Рассказы веера
Шрифт:
1. «Алмаз в коре»
Каждую субботу, в послеобеденное время, из своего дома в Петербурге выходил плотный коренастый человек в синем сюртуке и круглой, надвинутой на лоб шляпе. В кармане у него всегда лежало сто рублей – деньги весьма приличные во времена Екатерины II.
Направлялся этот человек отнюдь не в сторону парадной части города, а как раз наоборот – в портовые кварталы с хаотичным переплетением серых, безобразно захламленных улочек, тупичков, закоулков, куда только
Да и что за радость оказаться в этом обиталище грубого трудового народа, разного рода подозрительных личностей, что терлись здесь днем и ночью, скрываясь от стражей порядка. И тем более надо быть уж очень большим любителем острых ощущений, чтобы наведываться к здешним жрицам любви, в их неприглядные внешне, но внутри довольно уютные, даже не без нарядности заведения.
Немалое расстояние толстячок в синем сюртуке одолевал довольно быстро. Среди множества входов в плотно притиснутые друг к другу строения он с уверенностью завсегдатая находил нужную дверь.
«Какое счастье – вы снова у нас! – всплескивала руками, встречая посетителя, дебелая хозяйка в рыжем парике. – А что же прошлая суббота? Мои крошки едва не заболели от расстройства: где да где мсье Александр?»
«Дела, мадам, дела проклятые. Куда от них деться?» – отвечал улыбаясь толстячок и с облегчением снимал шляпу.
Из-за бархатной портьеры, закрывавшей вход в большую гостиную, уставленную креслами и диванчиками, тут же показывались женские головки. Горели подведенные глазки, зазывно выпирали из тугих лифов оголенные плечи и груди.
«Ах вы, мои милые!» – с чувством произносил гость, раскидывая руки и словно желая обнять всех разом.
Господин в синем сюртуке был здесь своим человеком. Правда, и девицы, и содержательница «непристойного» дома едва ли доподлинно знали, кто он. И все же эти видавшие виды женщины могли составить кое-какое представление о нем хотя бы по качеству материи сюртука и тонкости белья, по прелестному звуку его часов, отбивавших быстротечное время наслаждений, по блеску камушков в пряжках его туфель, что по-сорочьи завораживает женский взгляд, – впрочем, можно ли было предположить, что это настоящие бриллианты?
Главное, мсье Александр отличался щедростью и неподдельно добрым отношением к девицам, торговавшим собой ради не столь уж жирного куска.
Этот, видимо, образованный господин снисходил до разговоров с ними о том о сем. Он сочувствовал историям, которые здешние обитательницы рассказывали про себя и про обстоятельства, которые толкнули их в пучину греха.
Эльзу, например, обманул жених-шкипер, привезя ее сюда из Киля венчаться в немецкой кирхе. Но по прибытии в российские пределы он, вспомнив о родительских протестах относительно их свадьбы, бросил ее и уплыл ночью на своей шхуне. София с лицом чухонской крестьянки уверяла, что она внебрачная дочь знатного польского шляхтича, и называла звонкую фамилию. Еще одна объявляла себя жертвой злой мачехи, оклеветавшей ее перед графом-отцом, и, всхлипнув, показывала на пальце колечко, подаренное батюшкой к шестнадцатилетию.
Мсье Александр всему верил или делал вид,
Возвращался к себе в Почтовый переулок наш путешественник полночь-заполночь, пребывая в прекрасном расположении духа и, разумеется, без ста рублей в кармане. Уличные сторожа бдительным взглядом провожали запоздалого путника.
Однако стоило ему подойти к парадному входу своего дома, как массивная дверь тут же отворялась. Недремлющий дворецкий каким-то образом умел угадывать приближение хозяина и тут же являлся в его личные комнаты с кувшином холодной воды.
Скинув одежду, парик и склонившись над тазом, хозяин говорил обычное «лей, не жалей» и, обтеревшись, тут же садился за работу. Двух-трех часов хватало на подготовку обдуманного по дороге доклада императрице и просмотр кипы документов, чтобы завтра утром довести до нее свое мнение.
Дольше – это уж точно – работать было невозможно: от дешевого вина, выпитого в «веселом доме», начинала разламываться голова, и лучше было лечь. Так он и делал, приговаривая, как когда-то его покойная мать: «Спи, сынку, спи, Сашко...»
И снились толстяку родные края, где даже служба нетрудна, потому что там он – дома. Не то что в Петербурге.
Несколькими годами ранее императрица Екатерина отправила письмо генерал-губернатору Малороссии, знаменитому победителю турок фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому, в котором спрашивала, нет ли у него на примете дельного человека – ей надобен еще один статс-секретарь.
Румянцев ответил: «Как не быть, матушка, есть таков!» Скоро перед Екатериной предстал человек двадцати пяти лет, из-за тучности выглядевший много старше. Что за неблагодарная внешность у этого визитера! Сразу видно, из глухой провинции – нескладен, с мужицкими манерами. Хоть и полковничий мундир на нем, а сидит на рыхлой фигуре кое-как, между пухлых щек и не разглядеть маленьких глаз. Одним словом, среди торжественной роскоши Зимнего дворца румянцевский посланец выглядел фигурой странной, оказавшейся здесь по какому-то недоразумению.
– По-французски знаете?
– Никак нет, ваше величество! Не обучен.
«Не обучен». Да-с! Так что ж там написал Румянцев про этого увальня?
Императрица стала внимательно читать письмо, которое было при соискателе, – кому-кому, а фельдмаршалу Петру Александровичу она очень доверяла.
Словно предвидя неблагоприятное первое впечатление, Румянцев без обиняков выразился в том духе, что, посылая государыне Александра Безбородко, почитай, правую руку себе с кровью отрывает, первейшего помощника лишается. Тут же приводились доводы в пользу того, что сей малый будет полезен при дворе.