Рассказы. Часть 1
Шрифт:
— Умная женщина. Все вы считаете себя умницами.
— Это ты считаешь себя умнее всех, — возразила Дорин запальчиво, забыв даже понизить голос. — Ты хуже ребенка. Решил, что можешь безнаказанно дразнить Бенджамина, вот до такой степени ты нас презираешь, но тебе и в голову не пришло, что малыш может дать мне знать, пусть даже сам того не понимая.
— Ты сама-то соображаешь, что говоришь? Послушай себя. Ты выжила из ума, Дорин.
— Нет, пока я еще помню свое имя. Сказать, почему никто не знает твоего?
— Позабавь меня. Я не тороплюсь, ведь теперь он мой.
— Потому что имени у тебя нет.
Дорин услышала хихиканье и щелканье
— Значит, ты не можешь его назвать и спасти его.
— И все же я могу сказать, как ты зовешься.
— Я жду. Я весь превратился в уши — не считая рта.
— Может, так: «А перережь винт, пловец!»?
— Полно, это вовсе не имя! — Голос зазвучал резко, как оскаленные зубы.
— Я же сказала, у тебя никогда не было имени. Может, тебя зовут «Повар вен, теперь жилец»?
— Ты бредишь, женщина. Ты так же безумна, как была безумна твоя дочь.
— Да, потому что ты и Денни превратили ее жизнь в ад. — От горя Дорин с трудом сохраняла контроль над собой, но знала, что должна держать себя в руках, пока еще не отстояла Бенджамина. — Цвет вне пера про жилье, — прошептала она.
— Это даже не фраза. — Голос звучал насмешливо, но в нем нарастала злоба. — Довольно. Время настало.
— Да, — отозвалась Дорин. — Настало время для меня и моей семьи.
Она устала дразнить его, пришла пора произнести слова, которые ей выдал компьютер.
— Тебя зовут пожиратель первенцев, — сказала она.
Из угла за кроваткой, завывая, как хищный зверь, попятилась тень. Ростом она была немногим выше Бенджамина, но широкая и приземистая, как жаба. В полумраке Дорин не могла рассмотреть его как следует, особенно лицо, тем более что оно было совсем крохотным. Однако она рассмотрела зияющую пасть, в которой поблескивали зубы, множество мелких зубов, а потом челюсти вдруг раскрылись еще шире, как бы зевая. Голова словно развалилась на две половины и вдруг проглотила сама себя, следующий конвульсивный глоток — и в пасти исчезло приземистое тело. Вой резко оборвался, будто существо взорвалось, а в кроватке с плачем проснулся Бенджамин. Как только он захныкал, Дорин через всю пустую комнату бросилась и прижала мальчика к себе.
— С днем рождения, мой родной, — шепнула она.
Перевод: Е. Мигунова
Кошмар
Покинув гостиницу, они проехали всего пару миль, когда Лоуренс сказал:
— Есть еще одно местечко, куда я, бывало, ходил.
— «Пристанище странников», — прочитала Вайолет на дорожном знаке на обочине автострады. — Какое местечко, Лоуренс?
— Оттуда открывается вид на всю долину. Я мог бы его показать, если хочешь.
— А туда далеко ехать? — Она сразу пожалела о том, что в ее голосе явственно слышалось отсутствие энтузиазма. — Конечно, давай съездим туда, если это место важно для тебя.
— Только если тебе тоже будет интересно. Может быть, нам удастся все-таки привнести немного волшебства в эти выходные.
— Я думала, тебе тут нравилось.
— А я считаю, что мы могли бы провести их и лучше, если бы не эта толпа.
А ведь Вайолет считала, что Лоуренс разделяет ее ироничное отношение к происшедшему. Похоже, он просто скрывал свои чувства, чтобы не расстраивать ее. В гостинице, которая запомнилась ему в детские годы, теперь отдыхала целая толпа каких-то стариков. Они заполонили это место, точно замедляя в нем течение времени, подстраивая его под
— Малыш… — передразнивая их, повторил Лоуренс, будто это слово подводило итог всех их мытарств.
— А я и не знала, что тебе не нравится, когда тебя так называют, — улыбнулась Вайолет. В конце концов, некоторые старики и ее называли малышкой. — Надеюсь, ты хотя бы мой малыш.
— Мне не нравится, когда со мной говорят снисходительным тоном. Староват я уже для этого.
Он жаловался или хвастался? С тех пор как они оба вышли на пенсию, Лоуренс, казалось, почувствовал неуверенность в себе и, чтобы компенсировать это, стал вести себя агрессивнее. Словно строгость, с которой он относился к студентам, была чем-то вроде брони, скрывавшей его ранимость. Вайолет полагала, что теперь, когда они оба уже не тратят время на чтение лекций, они смогут по-настоящему сблизиться. Нельзя замыкаться в себе — особенно, если это приведет к чувству отчужденности друг от друга. Включив поворотник, она свернула с шоссе.
— Давай полюбуемся тем твоим видом, — сказала она.
Январское солнце спряталось за огромным косматым облаком, и в его холодном свете чернели обнажившиеся останки былого пейзажа. Дорога вилась среди голых полей, с двух сторон от нее темной громадой нависали живые изгороди, ощетинившиеся шипами. Иногда в переплетении ветвей Вайолет замечала птицу-другую — а может, то метались от ветки к ветке жухлые листья, подхваченные холодным ветром, задувавшим и в машину. Когда дорога обогнула последнее поле, Лоуренс подался вперед.
— Что это там, впереди? Этого не должно здесь быть.
Конец дороги перекрывал ряд широких бунгало, а перед дачным поселком что-то зеленело — должно быть, лужайка, разделенная этой же дорогой. Когда живые изгороди остались позади, Вайолет увидела, что бунгало тянулись в обе стороны, сколько хватало взгляда.
— Наверное, тот замечательный вид понравился не только тебе, — предположила она.
— Тогда они не должны мешать и другим наслаждаться им.
— Хочешь, вернемся?
— Я хочу, чтобы тут все было, как прежде. Давай попробуем объехать поселок, ладно? Может быть, та тропинка еще сохранилась.
— В какую сторону ехать, Лоуренс?
— Попробуем пробраться там, где проезд не запрещен. — Он неопределенно махнул рукой в сторону домиков. — Я тебе скажу, если запримечу знакомые места.
На дорожном знаке, высившемся на широких бетонных подпорках при въезде в поселок, виднелась надпись «Луговой проспект». По крайней мере Вайолет сочла, что дорога называется именно так: плакат с объявлением о пропавшей собаке закрывал первое слово почти полностью. Другой такой же плакат чуть отклеился и трепетал на ветру на указателе у развилки в нескольких десятках ярдов дальше — насколько Вайолет могла судить, там было написано: «К скалам».