Ратоборцы
Шрифт:
А далее, за поляной, в глубине леса, словно бы зеленые округлые фонари, сквозь плотный мрак елей светлелись кусты. Но уже не было слышно из этих кустов подлесника радостного чиликанья, посвиста и перепархиванья пташек. Бор уже дышал погребом.
Косые, наполненные туманом столбы солнечного света прошиблись там и сям, между черными стволами елей, и уперлись нижними ширящимися концами в землю, подобные желтым, свежевытесанным брусьям, которые еще народ не успел вывезти из бора, и так вот поприслоняли по всему лесу к деревьям.
Гулкий звук, подобный выхлопыванью палкой тугой перины, раздавшийся
Князь прислушался. Звук исходил из-за угла избы, справа, то есть со двора. Двор старика был как добрая крепостца: крытый со всех сторон, образованный стенами амбаров и завозен, и только по самой середине его четырехугольный просвет в небо.
Александр Ярославич поднялся на ноги, оставя шубу на завалинке, и осторожно прошел из огорода во двор. Когда он присмотрелся со свету к полумраку крытого двора, он увидел вот что.
Как раз по светлому четырехугольнику середины ходили чинно и неторопливо — по кругу, один чуть позади другого, — двое хозяев: сам Мирон Федорович, матерой старичище, и старший сын его Тимофей — покрупнее отца, русобородый богатырь, который уже года три-четыре как был женат и уже имел двоих ребятишек, хотя и жил все еще при отце.
Мирон Федорович, придерживая Тимофея за рукав белой длинной рубахи, легонько подталкивая его перед собою, не торопясь хлестал его по спине веревочными вожжами.
А сын Тимофей гудящим басом, так же мерно, как мерно хлестал его отец, приговаривал все одно и то же:
— Тятя, прости!.. Тятя, прости!..
Отхлестав Тимофея, сколько он счел нужным, суровый родитель перехлестнул вожжи и повесил их на деревянный гвоздь в столбе навеса.
— Нехорошо, Тима, неладно, — увещательно произнес он в завершенье, — ты ведь у меня большак!..
Сын Тимофей произнес еще раз: «Тятя, прости!» — и положил перед отцом земной поклон.
Стоявший все время незаметно в тени, Александр Ярославич осторожно раскрыл калитку и, слегка покачивая головою, вышел снова на огород.
Спустя немного времени старик Мирон тоже вошел с железною лопатой на огород и, в пояс поклонясь князю, проговорил:
— Дозволь, Олександра Ярославич, потрудиться малость по-стариковски: земельку пошевырять.
— В час добрый, в час добрый, — благосклонно отвечал Александр.
Старик принялся за работу — вскапывать грядки.
День становился все теплее и теплее. Солнце сияло щедро, и если бы не желтые космы в темной зелени бора да если бы не эта щедрость и яркость лучей, словно бы воздух был промыт чисто-начисто, то можно было бы подумать, что вернулось лето.
От серых бревен избы, нагретых солнцем, затылку Александра было тепло, словно прислонился к лежанке. Князь спустил с плеч шубу и сидел, наблюдая, как работает Мирон.
— А под чего же это ты, Мирон Федорович, земельку готовишь? — спросил Александр.
Старик поднял седую благообразную голову с не очень длинными, под горшок стриженными волосами, схваченными вкруг головы узким ремешком, и, взглянув на князя, неторопливо всадил лопату в грядку. Обведя загорелой и жилистой рукой свою большую, впрбдымь, бороду, он без торопливости отвечал:
— А лук-сеянец побросаю… Под снежок пойдет. Зато весною лучок мой, что татарин: как снег сошел, так и он тут!..
— Да какие ж тут у тебя, соседи? — изумился Александр. — Медведи одни?..
Старик улыбнулся:
— Есть и медведи. Без них тоже хрестьянину не жизнь! Ходим и на них, зверуем… Вот коли дозволишь, то окороком угощу сегодня медвежьим… Ну и шкурка ведь тоже! Полезной, полезной зверь! А только и настоящие соседи есть: вот тут Захарьино — сельцо обо двух дворах, — верст пять, боле не будет. Закомалдино — в том пять дворов… две версты всего. Общаемся, как же!..
Он поплевал слегка и вежливенько на ладони и опять принялся за лопату. На полувкопе старик снял ногу с лопаты, нагнулся, поднял и отшвырнул червяка. Затем снова продолжал копать.
Дождавшись, когда он проделал это вдругорядь, Невский спросил:
— А зачем ты это, старина, нянчишься с ними, с червяками? Жалко, что ли?
Старик вздрогнул, поднял глаза на князя, воткнул заступ в землю и неторопливо ответил:
— Да ведь оно и жалко. Червь земляной — он земледельцу не враг. В особенности в огородном деле. Польза: земельку рыхлит, продухи в ней кладет. Тогда пошто его губить, ползущего?
И, сказав это, он с удесятеренным рвением принялся за работу и орудовал своим заступом, доколе пот не закапал с его чела. Сгребая его крупные капли краем ладони и поправляя ремешок, сдерживающий волосы, он время от времени растирал рукою натруженную поясницу и, смущаясь от этого перед князем и как бы сам на себя лукаво подмигивая, говорил:
— У ленивого болит в хребте!
— Когда бы у меня все были такие ленивые! — сказал Александр.
Князю становилось хорошо и просторно на душе — не то от близости этого матерого, прозрачного духом старика-трудолюба, не то от вступающего в душу великого покоя окрестных лесов и холмов, осиянных щедрым солнышком последних тихих дней осени.
Слышалось звонкое шорханье железа лопаты о землю. Старик, извернув заступ боковой гранью, ловко и быстро мельчил комья вскопанной земли.
— Э-эх, не земелька, а пуховая колыбелька! — радуясь добротной вскопке своей, проговорил Мирон. — Да-а… скоро уж и мне земляную постельку постелют!.. — произнес он в раздумье. — Пора, пора и мне под заступ — зажился.
Невский остановил его.
— Полно, — сказал он ему, — да ты еще у меня повоюешь!
— Нет, уж отвоевал… где там!.. На Воспожинки шестьдесят и один стукнуло… Сынов да внуков моих зови с собою, а я уж не воин!.. И то сказать: с покойным родителем с твоим, с государем Ярославом Всеволодичем, на Ригу и на Колыван ходил! До самого моря дошли. Еще немного — и Рига наша! Тряслись они в ней, немцы, запершись… Но только что батюшко твой согласился выкуп с них взять. А и не осудили мы его — год был тоже тяжкой: мох ели, кору, лебеду в Новгородской-то области — кто что измыслит… А серебро, и пушное рухло всякое, и всякое литье — ну, словом, все, что вздумал князь, то и взяли с них. Оси горели у телег — до того мы всякой всячины от них повезли!.. И мир взяли на всей воле нашей… Кажному так своевать бы!.. Строительной был государь… А чтобы зря это ему крови пролитие делать — это он недолюбливал…