Ратоборцы
Шрифт:
Оказалось, что старик даже и Всеволода Большое Гнездо, деда Невского, видывал и запомнил.
— Слыхать было, что воитель был тоже добрый дедушко твой, царство ему небесное, Всеволод-то Юрьич. Да и государству строитель. Слава ходила об нем. Словутной был государь, словутной!..
Невский расспрашивал его, каков был собой Всеволод Юрьич.
Мирон задумался, словно бы всматриваясь куда-то далеко-далеко.
— Проезжал Он мимо нас на буртасцев… Ну… В трубы бьют. Войско… Кони все… в ряд!.. И вот, самого как сейчас вижу: лицом тонок… благолепен… нос тонкой…
И это было почти все, что мог припомнить старик о великом деде Ярославичей… Но и тем Александр был чрезвычайно доволен.
— А ну-ка, старина, — сказал Невский, вставая с завалинки, — дай-ка я тебе копану грядку! Давай, давай!
И, пресекая все возраженья старика, он взял у него из рук заступ и принялся копать.
Мирон Федорович стоял некоторое время в какой-то оторопи и словно бы глазам своим не верил, что вот на его огороде, своей высокой рукой, одну из грядок, где будет посажен обыкновенный деревенский овощ, вскапывает ему сам Невской!.. Да нет уж! И молчать придется про то перед людьми! Совсем, скажут, спятил старый Мирон: уж ему и князь Невской гряду на огороде вскопал!
Несколько раз пытался старик молвить какое-то заветное слово, но все не хватало духу.
Наконец сквозь слезы растроганности произнес, кивая головой:
— Да где же, в каком же раю небесном, цветы мне те добыть, чтобы теперь на этой гряде посадить?..
Александр, не подымая головы, рассмеялся:
— Лучком, лучком меня угости с этой грядки о будущу весну, как проезжать стану… Ну, и еще кое-чем, что от веку положено военным людям…
Ярославич в кою пору управился со всеми оставшимися грядами, но зато от непривычки натер себе мозоли.
— Отвык, отвык, — произнес он, разглядывая ладонь. — А ведь вот от меча — никогда! А бывало, ведь от утренней зари пластаешь и до вечерней!..
Старик осмелел:
— Да ведь вот какое дело, Олександра Ярославич: на ладошки вперед поплевать надо, — ты уж не огневись за такое грубое слово! Этак вот…
И старик, взяв заступ из рук Невского, показал, как полагается обходиться с лопатой, чтобы не натирать мозолей.
— Ведь где тут причина? — продолжал Мирон. — А причина в том, что черен-то лопатный — он ведь ходит в ладоне взад-вперед… ерзает… — Старик улыбнулся и глянул на Александра: — Ну, а меч-то ведь, поди, в твоей руке не заерзат?
Невский сквозь негромкий смешок, в тот же голос ответил ему:
— Да нет, кто отведал, те не жалуются!..
Александр со светлой лукавинкой в синих глазах глянул на стоявшую на столе, поверх белой скатерти, большую деревянную чашку с золотыми разводами, полную янтарным пахучим медом, среди которого, погрузясь в него, обломки сотов торчали, словно бы крыги взломавшегося льда в ледоход.
И старик понял.
— Милава! — позвал он.
И тотчас же смуглая, полная и рослая красавица невестка — жена того самого старшака Тимофея, по чьей спине утречком гулко прошлись вожжи, — вступила в горницу
Трудно было не залюбоваться большухой. Благословенна земля, по которой ступают такие матери! Добрых породят они, добрых и воскормят сынов!
Вспыхивая зарницей румянца на смуглых яблоках щек, с черной родинкой на правой, покоя на них большущие ресницы, стояла Милава сама не своя, потупя очи, и видно было по отрывистому вздрагиванию ее красивых больших рук, смиренно приведенных ко грудям, как шибко бьет у нее сердце!..
По лицу Невского видно было, что князь хотя бы и не хотел, да полюбовался-таки старшею невесткою. И от этого, гордый за сына, Мирон Федорович обратился к невестке уже не таким строгим голосом, как вначале, а куда ласковее и задушевнее.
— Милавушка! — сказал он. — А слазь-ка ты, доченька, в подпольице да посмотри тамо: нету ли чего… на муськой полк?
Милана вскоре внесла на деревянном резном блюде глиняный, обливной, с запотевшими стенками кувшинок и при нем одну серебряную стопку и одну простую, зеленого толстого стекла. Помимо того, на подносе стояли миска соленых рыжиков, блюдо с пластами медвежьего окорока и другое — с хлебом. С поклоном поставя это все на стол перед князем, сидевшим в переднем углу, под образами, она вышла.
Мирон Федорович бережненько и дополна налил зеленоватым домашним серебряную чару и на блюде поднес ее с глубоким поклоном князю. Он стоял так, доколе Невский не принял стопки.
Держа ее в руке, Александр молча повел глазами на другую — что зеленого стекла. Старик не заупрямился.
— Ну, ино и я изопью стопку, твоим изволеньем, княже! — сказал он и налил себе.
— Ну вот и добро! — сказал Невский.
Они выпили и тотчас же закусили кусочком хлеба с соленым рыжиком. Никто не обеспокоил их за трапезой. Они неторопливо беседовали.
— Вот, Олександра Ярославич, — сказал Мирон, — слыхать было по народу, что ты дале-еко в Татарах побывал в дальнем царстве… И якобы два года там прожил?
— Полгода ехал туда. Полгода — обратно. Год прожил, — отвечал Александр.
— Ой-ой!.. Нам даже и невдомек, что этакие дальние державы существуют…
Александр помолчал.
— А что, Олександра Ярославич, — продолжал расспрашивать старик, — правду ли говорят, что эти татары… сусликов жрут?
Невский улыбнулся:
— Правда.
Старик пришел в ужас.
— Это што же будет?.. — воскликнул он. — Микола милостивый!.. — Он полуобернулся к темным образам. — И этакому народу покоряться пришлося?.. За грехи, видно, наказует господь!
Выпили по второй — закусили медвежатиной.
— А в какую же они веру веруют, эти татары? — спросил Мирон, когда разговор возобновился.
— Во всех богов! — ответил Александр. — Старшая ханша у них — та христианка… Приносят ее в церковь.
— Как?.. Ужели и церкви у поганых у них есть?..