Раздвоенное сердце

Белитц Беттина

– Ключи от машины, - прозвучало сердито от стены, возле которой присел Колин.

Он протянул руку, раскрыв ладонь. Я снова захихикала и начала задумчиво заплетать папины волосы в маленькие косички, в то время как он упрямо боролся с корнем мандрагоры, который застрял у меня в воротнике.

– Ну, хорошо, - недовольно пробормотал Тильман и уронил ключ в руку Колина.
– Можно мне тогда брать у тебя уроки каратэ?

– Убирайся сейчас же!
– закричал папа, разозлившись.

– Я уже ушёл, - сказал Тильман примирительно.
–

Я позвоню тебе, Эли.

– Если буду ещё жива, то возьму трубку, - усмехнулась я довольно. Папа вытянул последнюю ветку из моих волос и пошёл вверх по лестнице на верхний этаж. Я могла слышать, как он между всего ремонтного оборудования распахнул дверь.

– Давай сюда!
– приказал он.

Колин сбросил с себя своё неподвижное, как камень, состояние и метнулся напоминающими кошачьи движения шагами вверх по лестнице и в комнату, из которой затхлый воздух дошёл до меня. На одно мгновение моё сознание прояснилось, и я хотела последовать за Колином. Но папа уже снова был возле меня. Предупреждающе он обхватил меня за запястье.

– Так, моя девочка, а теперь мы позаботимся о тебе.

– Это, наконец, то всё?
– спросила я. Меня вырвало два раза на папины штаны, потому что он не посмел дать мне обезболивающего, в то время как промывал и зашивал рану. Потому что я всё ещё находилась не в таком уж и не неприятном кайфовом состоянии, о котором никто не знал, как долго оно продлиться.

Как принцесса, я восседала на операционном столе и смотрела, как спокойно работали папины руки. Умело он протянул чёрную нитку через края раны и завязал узел.

– И это был действительно ...?

– Дикий кабан, - успокоила я его, растягивая слова. Я приставила пальцы к своим ушам, чтобы имитировать острые бивни кабана, наклонилась вперёд и закричала: - Бу!

Папа взял, качая головой, бинт.

Когда остались видны только мои пальцы под белыми повязками, облака за молочными стёклами продвинулись в сторону, и показалось утреннее солнце. Яркие лучи упали на скальпели, и они заблестели серебром. Папа и я зажмурили глаза и отвернулись. Мой дурман так же быстро улетучился, как и появился, и боль жестоко захватила весь мой разум и чувства.

– Отвези меня домой, папа, - попросила я прежде чем ослабела, и, потеряв сознание, опустилась на прохладные, зелёные простыни операционного стола. Только в воскресенье вечером мама пришла в себя от шока, пошла на кухню и поджарила пару сочных стейков. Сначала их запах завлёк папу, в то время как я сидела на кровати и массировала свои ноющие от боли виски.

Нога постоянно пульсировала, но температуры у меня не было. Когда я услышала, как стучат столовые приборы, я схватила свои костыли и заковыляла вниз. Мама и папа сидели молча друг против друга, не смотря друг на друга и не говоря друг с другом. Я взяла себе стейк и посмотрела сначала на маму, потом на папу. Они смотрели мимо меня.

– Я хочу к нему, - прервала я напряжённую тишину.
–

Сейчас.

Мама уронила нож. В уголках её глаз блестели слёзы. Папа глубоко вздохнул и посмотрел на меня. У меня застрял кусок мяса, который я как раз жевала, в глотке. Поспешно я схватила стоящий на другом конце стола стакан маминого вина и выпила его одним гладком. Кислота жгла в моём горле.

Папа встал.

– Тогда пойдём со мной, Елизавета.

– Нет, - прошептала мама.

– Почему нет? Ты ведь хотела, чтобы она узнала правду, - сказал папа с суровостью в голосе.

«Какую правду?» спрашивала я себя, и чувство угнетения невыносимо возросло.

Мама вздрогнула и посмотрела не него сердито.

– Я хочу этого, и в то же время не хочу. Так же как я хочу быть с тобой, а иногда вот не хочу.

– Не могли бы вы обсудить свои проблемы в отношениях позже?
– упрекнула я их.
– Вы ведёте себя весьма по-детски.

Не двусмысленным движением руки папа показал мне следовать за ним. Двадцать молчаливых минут позже мы стояли в пустом тёмном крыле клиники, над закрытым отделением, друг против друга.

– Он там, - сказал папа и показал на тяжёлую, железную дверь.
– Пять минут, - добавил он.
– Я буду ждать здесь.

Хотя мне это не нравилось, но мой инстинкт подсказал мне, что я правильно сделаю, если позволю ему остаться поблизости. Почему только он так быстро согласился с моей просьбой? Это было на него не похоже. Я проковыляла к двери, нажала на заржавевшую ручку и распахнула её.

– Колин!
– Я хотела броситься к нему, но его взгляд остановил меня.

– Нет, Эли, оставайся там, где стоишь, - закричал он предупреждающе.

Я остановилась.

– Почему?
– начала я, но ему не нужно было ничего объяснять.

Колин сидел в углу этой пустой комнаты на шатком стуле, руки связаны за спиной. На нём всё ещё были его изодранные брюки и рваная рубашка, но очевидно, он смог помыться. Его глаза сияли лихорадочным блеском и были окружены тёмно-синими тенями. Везде на лице просвечивали вены фиолетового цвета. Жёстко выступали скулы под натянутой кожей. Он выглядел больным. И очень голодным. И потом было что-то ещё, что я не хотела признавать, но и не могла игнорировать. Это меня пугало. Колин пугал меня. Теперь его грудь затряслась, и рычание вырвалось у него из горла.

Резко он отвернулся и стал смотреть на луну, которая проглядывала через маленькое зарешеченное окно. Снаружи, где-то вдалеке, я услышала волчий вой. Руки Колина потянули за верёвки. Но они были так туго перевязаны, а также прицеплены к трубе батареи, что он не мог от них избавиться. Ни в этом состоянии.

Я даже не пыталась остановить слёзы. Боль в горле была невыносима и доходила до самого сердца.

– Почему он связал тебя?
– рыдала я.

– Я хотел так, - сказал Колин хрипло. Он не смотрел на меня.
– Так будет лучше.