Регент
Шрифт:
Трагическая минута! Осмелится ли герцог Менский поднять забрало и повторить перед испуганным собранием давнюю, но всем еще памятную клевету? И он испугался, как когда-то во Фландрии, проглотил свои обвинения, ограничился возражениями.
Он говорил хорошо, но его соперник лучше. Пререкания их скоро стали напоминать состязания адвокатов, что было совершенно неуместно в данных обстоятельствах. Сен-Симон дал это понять Филиппу, и тот увлек своего сводного брата в следственную комнату, где они могли не сдерживаться.
Время шло. Советники томились от скуки, любопытные
На пороге комнаты к Филиппу подходит молодой герцог Бурбонский и, уставившись на него своим единственным глазом, напоминает об обещании, данном герцогом Орлеанским его матери четыре дня назад — перед решающим голосованием надо было расплачиваться со всеми.
Вернувшись на свое место, Филипп объявил, что дебаты возобновятся после обеда. Однако ему пришлось сразу же назначить герцога Бурбонского главой Совета по регентству и предоставить парламенту право на порицание, которого тот был лишен последние шестьдесят лет.
Прискорбная уступка, за которую монархия будет расплачиваться до своего последнего дня.
И пока герцог Орлеанский совмещал в Пале-Рояль обед с военным советом, по ошеломленному Парижу распространился слух, что побочные дети одерживают верх. Даже герцог Менский, введенный в заблуждение временной слабостью своего соперника, полагал, что он победил. А в Версале мадам де Вантадур поздравляла маршала Вильруа, с которым ее когда-то связывали занятия совсем не политикой.
Иллюзии эти развеялись сразу же по открытии второго заседания. Филипп сообщает собравшимся, что он «ни до чего не договорился» со своим сводным братом и требует полной отмены поправки к завещанию. И снова, как и утром, единодушный одобрительный гул проходит по залу. Герцог Менский, позеленев от ярости, выразил желание быть освобожденным от охраны короля.
«Охотно, — тут же ответил ему герцог Орлеанский. И, повернувшись к советникам, добавил: — Не надо заставлять монсеньора».
Парламент утвердил, и в ведении герцога Менского осталось только образование Людовика XV, а регент получил основные прерогативы монарха.
В тот день король Испании, получивший сообщение, что его дед Людовик XIV традиционно отметил день святого Людовика, спал крепким спокойным сном. К тому времени, когда ему станет известна истина, регент уже неделю как правил королевством.
Выходя из дворца через Сен-Шапель, Филипп услышал восторженные возгласы приветствовавшей его толпы, увидел возбужденные лица — все, о чем он мечтал в молодости. Несмотря на жестокие удары, судьба его наконец состоялась, но состоялась, быть может, слишком поздно.
Сразу же после одержанной победы, не теряя ни минуты, регент отправляется в Версаль. Преклонив колено, он складывает полученную
И тут же потянулись к нему угодливые, льстивые придворные. В этом замке, стены которого были свидетелями его былых унижений, принц мог теперь измерить всю низость тех самых дворян, которые некогда были готовы на все, лишь бы досадить ему. Он смеется над ними, не опускаясь до злопамятности.
Мадам крепко обнимает его, не зная, смеяться ей или плакать: счастье от победы, одержанной сыном, нисколько не утешило ее чувствительную душу, горюющую по обожаемому королю.
Она клянется Филиппу никогда не обращаться к нему ни с какими просьбами, кроме одной: держать аббата Дюбуа в стороне от всех дел. До сих пор неизвестно, какие таинственные причины вынудили Мадам обратиться к Филиппу с этой просьбой: ведь она всегда так расхваливала бывшего наставника своего сына, а теперь называла его «самым бессовестным мошенником». Филипп скрепя сердце дал матери это обещание.
Несколько дней спустя регент дает красноречиво понять, что все обиды, нанесенные герцогу Орлеанскому, забыты и что он не будет мстить своим врагам. Он наносит визит мадам де Ментенон и проводит более часа в ее обществе, подтверждает, что ей будет выплачиваться содержание в сорок восемь тысяч ливров и что Сен-Сир будет под охраной короля, как и при покойном Людовике XIV. Достойный ответ агентам Филиппа V, которые, подходя к герцогу Орлеанскому собственными мерками, предсказывали, что старая маркиза умрет в первый же день регентства.
Людовик XIV и Людовик XV покинули Версаль 9 сентября. Один отправился в королевскую усыпальницу в Сен-Дени, другой — в Венсенский замок. Никто из грандов не следовал за траурным кортежем, кроме герцога Бурбонского, которому было поручено командовать церемонией.
Но народ, словно в отместку, наводнил окрестности Сен-Дени, простой народ — нарядный, распевающий песни во весь голос, отпускающий шуточки в адрес покойного короля. Ничего подобного никто никогда не видывал: самого мудрого монарха своего времени сопровождали на место вечного упокоения злые насмешки. Поистине, зрелище, достойное Боссюэ.
А в то же время пятилетний монарх, проезжающий через Париж в золоченой карете в сопровождении регента и мадам де Вантадур, вызвал у народа бурное ликование. Популярность его уже перешагнула границы Франции, и его звали «дитя Европы».
Неотразимый в своем камзоле черного бархата, 12 сентября он присутствует в парламенте на чтении закона, утверждающего положение о регентстве.
Когда он выходит из Дворца правосудия, гремят пушки, бьют барабаны, развеваются знамена.
«Да здравствует король! Да здравствует регент!» — несутся восторженные крики толпы.