Роковая тайна сестер Бронте
Шрифт:
И вот однажды погожим декабрьским вечером Шарлотта печально сидела возле окна в своей комнате, задумчиво глядя на простиравшееся к горизонту, занесенное снегом гавортское кладбище. Мистер Николлс, как обычно, находился подле пасторской дочери, стараясь отвлечь ее от невеселых мыслей.
— Как страшна эта мертвая тишина! — неожиданно воскликнула Шарлотта, — Да… страшна… — решительно повторила она. — Страшна, но в то же время величественна. Здесь нет ни вздохов, ни стенаний, ни осязаемого биения пульса — ничего… Лишь пронзительное завывание ледяного ветра, которое, кажется,
Викарий, молча внимавший этому, внезапно прорвавшемуся наружу, отчаянному порыву души, сделался вдруг необычайно серьезным. На его широкоскулом, бледном лице появился отпечаток задумчивости и тревоги.
— Шарлотта, дорогая, послушайте меня, — обратился он к ней с глубоким сочувствием. — К чему терзать себя столь скорбными мыслями? Жизнь продолжается, а значит, со временем придет и радость, и спокойствие духа. Нужно только с верой и надеждой смотреть в будущее вместо того, чтобы тосковать о прошлом!
Он немного помолчал, по-видимому, собираясь с мыслями, а затем внезапно склонился над пасторской дочерью и, с неожиданной пылкою страстью схватив ее за плечи, взволнованно произнес:
— Мой ангел! Светлый, благородный дух! Все мои помыслы и упования устремлены к Вам! Все мое существо трепещет пред Вами в немой, отчаянной мольбе! Мое сердце принадлежит лишь Вам! Любовь моя отдана только Вам! Вы меня слышите?
Шарлотта молчала. Она утратила контроль над собою и почувствовала, что все ее тело сотрясается мелкой дрожью.
Испуганный вид пасторской дочери, смертельная бледность, мгновенно разлившаяся по ее лицу, как будто отрезвили викария, он ненадолго смолк и, усмирив свой пыл, произнес с безграничною нежностью:
— Милая Шарлотта! Я вижу, что напугал вас своей внезапной страстью! Простите. Мне следовало быть сдержаннее в проявлениях своих чувств. Просто я слишком сильно люблю вас — настолько, что позабыл о приличиях. Больше всего на свете я хотел бы, чтобы вы были счастливы, и если бы только это зависело от меня…
Пасторская дочь постепенно успокоилась. Мягкий тон викария, необыкновенная доброта, светившаяся в его глазах, придали ей мужества и уверенности. Она смотрела на него открыто и пристально, и в ее нежном лучистом взоре выражалась подлинная преданность и доверие.
Мистер Николлс ласково взял ее за руку и, глядя прямо в глаза, серьезно проговорил:
— Вы все еще испытываете ко мне прежнюю неприязнь?
Шарлотта не произнесла ни слова, но отрицательно покачала головой.
— А что вы чувствуете ко мне теперь, дорогая Шарлотта?
— Глубочайшее уважение, бесконечное доверие и…
— И?
— И невыразимую любовь.
Викарий порывисто обнял ее за плечи и страстно привлек к себе.
— Прошу вас, примите мою руку и сердце! — взволнованно произнес он. — Будьте моей самой дорогой, самой близкой… и единственной спутницей на этой земле!
Пасторская дочь побледнела пуще прежнего. В ее прекрасных зеленовато-карих глазах отразился всепоглощающий неизбывный страх.
— Что с вами? — озабоченно спросил викарий. — Вы так бледны! Неужели вы сомневаетесь
— Нисколько! — горячо ответила Шарлотта, — Я убеждена в том, что вы были бы самым верным и нежным супругом во всей Вселенной!
— Тогда в чем же дело? — продолжал допытываться он.
— Ах, Артур, умоляю вас, не спрашивайте меня ни о чем!
Мистер Николлс нахмурился. Печать глубокого страдания пролегла во всех его чертах.
— Вы не любите меня, — проговорил он с величайшею грустью, — Вам все еще не удалось до конца побороть в себе отвращения ко мне. Разве не так?
Сердце Шарлотты разрывалось на части. Она не могла равнодушно принять мучительных терзаний этого сильного духом, мужественного человека, который сделался для нее столь близким, столь дорогим. Не могла видеть его отчаянной, беспредельной скорби.
— Нет, я люблю вас! — воскликнула она. — Люблю всеми силами моей души! Клянусь!
Артур Николлс был в замешательстве. Последнее горячее уверение Шарлотты оказало свое целительное действие: его печаль понемногу рассеялась. Лицо его вновь приобрело серьезное, вдумчивое выражение; однако взор по-прежнему сохранял тревогу.
— В таком случае, что же мешает вам принять мое предложение? — пытливо глядя на нее, осведомился он.
— Я не могу сейчас открыть вам этого. Но, поверьте мне: тому есть веские причины.
— Мне всегда казалось, что для настоящей любви не существует препятствий, — печально произнес викарий. — Неужели я ошибался?
Шарлотта смотрела на него с величайшей нежностью. Впервые в своей жизни ощутила она свою хрупкую беспомощность, не понимая, как ей следует поступить при данных обстоятельствах. «Он страдает… — лихорадочно вещал ей ее воспаленный мозг, — Страдает неизмеримо глубоко. Но что бы значили эти его страдания в сравнении с теми, что предстояло бы ему испытать, если бы я дала свое согласие на брак с ним! Ведь мой союз с Артуром усилил бы наши чувства, а значит, и ускорил бы губительное действие рокового проклятия Лонгсборна. А если со мной случится самое страшное сразу же после замужества, мой дорогой Артур не вынесет этого!» Так утверждал разум Шарлотты Бронте, но сердце ее отчаянно возражало: «Но разве единый миг блаженного счастья рядом с любимым человеком не будет оценен столь высоко, что сама Смерть покажется нам обоим лишь малою платой за доставленную друг другу великую радость Любви?»
— Вы молчите? — снова обратился к ней Артур Николлс. — Отвечайте же!
— Я должна подумать, — с необычайной серьезностью промолвила Шарлотта, — В любом случае, я не могу выйти замуж против воли отца.
— Здесь вы правы, — согласился викарий. — Что ж, поговорите с вашим почтенным батюшкой. Я буду ждать и надеяться! Знайте одно: что бы ни случилось, сердце мое навсегда останется с вами, дорогая Шарлотта!
— А мое — с вами, милый Артур! — ответила пасторская дочь.
Они долго и нежно смотрели друг на друга, а потом горячо обнялись. Сколько неизбывной боли и глубочайшего отчаяния, сколько невыразимой подавленной страсти было в этом прощальном объятии!