Россия. История успеха. После потопа
Шрифт:
Большим сюрпризом для всех стала внутренняя готовность России к свободе. Антитоталитарный прорыв возглавила именно она. Опережая цензурные послабления, из Москвы, Ленинграда, Новосибирска, Томска, Горького, Свердловска, Красноярска, из дюжины академических городков (оттуда же, откуда до того десятилетиями шел самиздат) стали открыто и громко распространяться демократические идеи, столь смелые и последовательные, что поначалу местные элиты в советских республиках и будущие вожди «народных фронтов» в ужасе шарахались, подозревая адскую ловушку – «они», мол, хотят выявить потенциальных врагов и разом прихлопнуть. Года два они в лучшем случае лепетали: «Больше социализма!» (и уж совсем шепотом: «Региональный хозрасчет!»). Один из ведущих литовских политологов и историков Чесловас Лауринавичюс вспоминает: «Помню 1987–1988 года, когда весь СССР [не
СМИ России быстро помогли обществу осознать, что разочарование во всем советском – чувство не экзотическое, а массовое. Шаг за шагом таял страх перед КГБ. Миллионы людей впервые ощутили незнакомое чувство: вот я сейчас громко выскажу наболевшее, и никто меня за это не покарает.
Слабеющая цензура, как могла, сдерживала критику настоящего, но сняла табу с обсуждения прошлого. Хлынул поток книг, за которые еще вчера можно было получить лагерный срок. «Несвоевременные мысли», «Окаянные дни», «Солнце мертвых», «Колымские рассказы», «Архипелаг ГУЛАГ», «К суду истории» стали потрясением для миллионов, вдруг осознавших, на какой крови построен коммунистический храм.
Пробудившаяся от спячки страна погрузилась в яростные споры (на темы вплоть до сугубо исторических, типа: кто был прав – Бухарин или Преображенский?). Спорили в вузах, НИИ, на предприятиях, в очередях (советский человек проводил в очередях не меньше часа в день), на скамейках бульваров, в воинских частях. Все то, что произошло дальше, было бы невозможно без этого пробуждения. Партийное начальство пыталось направлять споры в «нужную» сторону, снова и снова вбрасывался лозунг «Больше социализма!», но благовоспитанная дискуссия о совершенствовании советского режима не задалась.
Есть подозрение, что Горбачев очень долго, года три, не осознавал глубины структурного кризиса, из которого он пытался вытащить СССР. Не только решение об отмене цензуры, но, похоже, и ряд других судьбоносных для страны решений (о борьбе «с пьянством и алкоголизмом», о борьбе с нетрудовыми доходами, о борьбе с привилегиями, о «госприемке» [38] , о трех моделях хозрасчета, о кооперативах, об индивидуальной трудовой деятельности и т. д.) были приняты партийным руководством СССР по настоянию Горбачева раньше, чем он полностью осознал происходящее.
38
«Госприемка» – реже всего вспоминаемая горбачевская мера. Смысл ее был в попытке повысить качество продукции. Заводские контролеры часто закрывали глаза на брак, так как их придирчивость срывала выполнение плана, и они лишались премии вместе с виновниками брака. Госприемка поначалу резко подкосила плановые показатели по всей стране, снизила заработки, вызвав сильнейшее недовольство рабочих, но длилось это недолго: на «партийный учет» контролерам пришлось встать на подконтрольных предприятиях, где их быстро укротили.
4. Воздух российской свободы
Сценарий перестройки потому и не был никем предсказан, что сама возможность столь самоубийственного для КПСС шага, как отмена цензуры, никому не могла прийти в голову.
Советская власть («Софья Власьевна» для телефона) давно стала предметом насмешек основной части активного населения СССР, а в перестроечные годы к этому ядру добавилось дотоле пассивное большинство. «С. В.» уже ничего не смогла противопоставить полумиллионным демократическим демонстрациям в Москве и многотысячным в провинции. Нет ни малейших сомнений: отказ от коммунизма и демократические реформы были историческим творчеством советского народа, прежде всего российского. Егор Гайдар знал, о чем говорил: «Если вы думаете, что это американцы нам навязали демократию в том виде, в котором она возникла в 1990–1991 гг., то это неправда. Мы сами выбрали этот путь, американцы играли в этом последнюю роль и будут играть последнюю» [39] .
39
Е. Т. Гайдар, интервью журналу «Smart Money» № 26, 16
Сегодня уже совсем не осталось последних очевидцев ушедшей России, а в 60-е и 70-е гг. их было много. И даже еще в 80-е. Хорошо помню этих ровесников века – старых профессоров, у некоторых я был студентом или консультировался. Чего стоила одна их русская речь! Те из них, кто не успел получить дореволюционное образование, учились уже в советское время, но у великолепной старой профессуры, и я опосредованно становился студентом этой профессуры. Мой опыт ничуть не уникален – о том же могли бы рассказать миллионы людей. Позже, занимаясь преподаванием сам и даже не ставя такой задачи, я каким-то образом передавал своим студентам ту же эстафету. Мой друг рассказывал, как его воспитали три разрозненных тома дореволюционной энциклопедии, которые ему давала читать соседка по коммуналке. И фокус в том, что эти три тома незаметно влияли, через посредство моего друга, на людей, с которыми он общался. Огромную роль в пробуждении страны сыграл самиздат. Но сами авторы самиздата воспитывались не в пустоте, и разнобой их мнений вполне отражал былую плюралистическую Россию с ее тремястами партиями.
Не исключено, что точкой невозврата стало событие, о котором сегодня вспоминают редко: празднование 1000-летия Крещения Руси в июне 1988 г. и неожиданно широкое освещение торжеств. Церковь, до того едва и сквозь зубы упоминаемая, вдруг стала важнейшим действующим лицом общественной сцены. Общество, давно превращенное в атеистическое, вдруг осознало, что рядом с коммунистической возвышается совершенно иная идеология, полностью (хотя и молча) ее отрицающая. И не просто отрицающая, но и неизмеримо более мощная. Уже хотя бы потому, что устояла на протяжении веков, тогда как коммунистическая всего за два года гласности успела покрыться глубокими трещинами. Для миллионов людей церковь стала, без всяких переходов, главным духовным авторитетом.
Сразу вслед за торжествами, не давая издыхающей утопии опомниться, явился еще один отменяющий ее символ – российский триколор. Он замелькал на митингах в конце лета того же 1988 г. Первыми этот флаг (сшитый за ночь из подручного материала) подняли на ленинградском стадионе «Локомотив» активисты Народно-трудового союза. «Что это за флаг?» – спрашивали люди и слышали в ответ: «Это русский флаг!» И почти всякий раз ответной реакцией было радостное изумление. Так просто? Значит, есть законная замена понятию «советский»? Знаки, символы, гербы, флаги скрывают в себе огромную, не до конца ясную силу [40] .
40
Половину успеха сторонникам независимости Украины обеспечили нарбутовский трезубец и желто-голубой флаг, а из ошибок А. Г. Лукашенко роковой является всего одна: упразднение герба «Погоня» и бело-красно-белого флага (заменены советскими суррогатами). Думаю, он об этом уже сто раз пожалел.
Невозможно забыть, как в 1988 г. от первых русских триколоров менялся сам воздух городов, забыть ту мощную атмосферу свободы, просветления и солидарности, которая достигла своего пика в дни стотысячных митингов на Манежной и Дворцовой площадях и держалась до «шоковой терапии» 1992 г. и вопреки ей, держалась до референдума о доверии курсу Ельцина 25 апреля 1993 г. (президент получил тогда 58,7 % голосов) и много дольше, видоизменяясь, слабея и дробясь на оттенки. Будь атмосфера другой, все повернулось бы совершенно иначе.
А эта массовая стойкость духа! Есть подробные хроники тех лет, и финальные годы перестройки выглядят в них жутковато: идеально пустые магазины, нападения на поезда, захваты оружейных складов, западные миссионеры с проповедями, заготовленными для язычников, подозрительные секты, финансовые пирамиды, «гуманитарная помощь», газетные сообщения о покинутых погранзаставах и о том, что запасы продовольствия в стране на исходе, предсказания неминуемого военного переворота и скорых эпидемий, самые фантастические слухи. И на этом фоне – душевный подъем, бесстрашие, вера: «еще немного, еще чуть-чуть…», огромный успех юмористов, рождающиеся каждый день политические партии, массовые концерты под открытым небом, начало издательского, длящегося доныне, бума, огромные тиражи прессы («Читать нынче интереснее, чем жить», – сказал кто-то из актеров), самые поразительные затеи и начинания, на какие только способен раскрепощенный ум, энергичное утверждение лозунга «Секс в СССР есть». И на каждом столбе объявления: «Обучаю работе на компьютере».