Рота, подъем!
Шрифт:
Шандыбин, не зная, что из-за язвы Масечкин еще и трезвенник, пытался найти на него компромат по пьянке. Однажды ему доложили, что
Масечкин, имевший вывих бедра, упал в подвале казармы, вытаскивая с солдатами агитационные стенды. Надо было видеть радостное лицо
Шандыбина, который лично собирал свидетельские показания у вытаскивающих замполита солдат, но не соглашающихся врать, что замполит был пьян.
Масечкин, узнав про подлость приготовленную комбатом, решил тоже не остаться в долгу и начал методично собирать объяснительные
Шандыбина. Таких оказалось не мало. Майор любил потешиться дурной недюжинной силой. Однажды, зайдя в роту, он заглянул в ванную комнату, где один из солдат умывался. Несчастный не видел ни майора, ни швабры, вылетевшей из рук комбата и точно угодившей в бок солдата.
– Ты почему мне честь не отдал? – рявкнул майор, зная, что честь в туалете не отдается.
– Не заметил…
– В следующий раз будь внимательнее, – хохотнул довольный своей шуткой майор. – Швабру не забудь на место поставить.
В другой раз, заметив спящего днем под одеялом, комбат, не разбираясь, схватил армейскую тяжелую табуретку и бросил ее на койку. Удар пришелся по позвоночнику. Вскочивший хлопал глазами и пытался вдохнуть порцию воздуха. От удара перехватило дыхание.
– Кто такой? – орал комбат. – Почему днем спишь, падла?
– Это дежурный по роте, – раздался из коридора голос дневального.
– Кто?? – рев майора гремел эхом в пустом расположении.
Дежурный по роте наконец-то смог сделать вдох и на выдохе сказал:
– Дежурный по роте сержант Николаев, отдыхаю в отведенные часы…
– А… дежурный, – разочарованно протянул майор. – Ну, отдыхай, отдыхай, – Шандыбин, не извиняясь, развернулся и ушел в канцелярию штаба батальона.
Канцелярские крысы тоже удосуживались своей радости общения с комбатом. Хотя, в основном, всей бумажной работой заведовал начштаба, комбат обожал делать замечания, сопровождавшиеся тычком или пинком. Больше всех доставалось Доцейко. Олегу много было не надо, худой и длинный, он регулярно натыкался животом на кулак недовольного комбата и, согнувшись пополам, начинал медленно оседать, кривляясь и ноя, всем своим видом демонстрируя, что добивать его уже не стоит, а лежачего не бьют.
– Да я же не сильно, – пугался комбат, понимая, что писари – самые близкие к замполиту люди, но привычка несдержанности и вседозволенности давал о себе знать.
Шандыбин не имел уважения ни к кому из своих подчиненных. Он мог наорать на любого из них в присутствии младших по званию, и считал это в порядке вещей. Однажды Шандыбин зашел во вторую мотострелковую роту. Рота в полном составе, включая сержантов и командиров взводов, стояла перед командиром роты. Командир роты Анисимов объяснял личному составу планы на ближайшее время и доводил информацию из штаба полка.
– Рота, смирно! Дежурный по роте на выход, – закричал дневальный, увидев в дверях широкую фигуру комбата.
– Товарищ гвардии
– Анисимов, – делая зверскую рожу, рявкнул прямо в лицо командиру роты, майор.
– Да, товарищ майор…
– Щас, как врежу наотмашь, – не стесняясь в выражениях, замахнулся здоровым кулаком перед всей ротой на старлея, комбат.
– За что? – откровенно обалдел Анисимов, присаживаясь от испуга.
– А было бы за что – вообще убил! – захохотал комбат, довольный собственным чувством юмора, повернулся и в хорошем расположении духа вышел из помещения.
Перед ста пятидесятью тремя парами глаз своих подчиненных стоял старший лейтенант Анисимов, как в дерьмо опущенный комбатом, и не знал, как дальше продолжить жить. Он повернулся к роте, посмотрел на лица замерших и беззвучно смотрящих на своего командира подчиненных, и махнул рукой:
– Разойдись, – и вышел из казармы.
Не участвовал в этих междусобойчиках только заместитель комбата по технической части, майор Тарасов. Этот пожилой, уже заканчивающий армейскую карьеру офицер изредка появлялся в канцелярии штаба, играл со старшиной или кем-нибудь из нас в сделанные из дерева и толстого оргстекла нарды и, тяжело вздохнув, оглядывая комнату, говорил:
– Ну, потрудились, надо бы и честь знать.
С этими словами он одевал шинель и уезжал домой.
В один из дней, когда весь старший состав полка должен был участвовать в учениях, Тарасов, живший в самом отдаленном районе города опоздал на четверть часа, чем вызвал бурное недовольство комбата.
– Товарищ майор, – кричал взвинченный майор Шандыбин. – Вам нужен отдельный приказ? Или у вас часов в доме нет? Так вы попросите, я вам часы подарю.
– Ты чего орешь, комбат? – спокойно и не торопясь затачивая карандаш, посмотрел на него поверх очков в толстой оправе зампотех.
– Сбор назначен в восемь утра, я приказал всем явиться в шесть, а сейчас уже семь пятнадцать. Почему Вы опоздали?
– Троллейбуса долго не было,- спокойно ответил зампотех.
– Надо было такси взять! – рявкнул комбат.
– Ага, а ты мне его оплатишь? Мне детей кормить надо, а не ерундой маяться.
– Чего? – голос Шандыбина был громоподобен. – Это Вам не детский сад, товарищ майор. Здесь армия, если Вы не знаете. А я Ваш командир, и, если я приказал… Где Ваша карта, где полевая сумка, где компас?
– У меня нет. Источник наибольшей опасности в зоне боевых действий – офицер с картой и компасом.
– Вы как разговариваете, товарищ майор? Я Вас… Да я Вас…
– Иди ты в жопу, майор, – спокойно прервал его Тарасов. – Ты знаешь, что вот эта планка означает? – тыкнул он пальцем себе в грудь. – Это "черная медаль" – двадцать пять лет службы. Я
"дембель", майор. Ты еще дух, а я – дембель. Иди, молодой, и служи.
Не трогай "дедушку советской армии".