Русские не сдаются!
Шрифт:
— Я не понимаю, о чём вы говорите, — вынужденно признался тогда Салтыков.
— Прошу вас, передайте своему командованию, что мы готовы на обмен, — сказал французский полковник, резко развернулся и пошёл в сторону оборонительных укреплений Данцига, откуда и прибыл всего несколько минут назад.
Салтыков был недоволен. Не дали ему насладиться униженным врагом — враг попросту сбежал, ушёл от унижения.
На самом деле Пётр Семёнович был скорее спокойным, рассудительным, редко позволял себе подобные выходки, как сейчас с французом. Но понимал он и ещё другую вещь: ему нужно будет что-то рассказывать при
А здесь что же вышло?
Анна Иоанновна, дальняя родственница Петра Семеновича по матери, в девичестве Салтыковой, настолько любила различного рода рассказы, словесные увеселения, что можно было только обладая парой десятков интересных историй, пусть и на время, но всё-таки приковать к себе внимание государыни. Ну, а уж там — дело мастера боится.
И все же Салтыков передал слова француза командованию.
— Я так и не услышал вашей истории, Антон Иванович, — сказал я, когда навестил Данилова перед своим отбытием.
— Вы дважды спасли мне жизнь… — скрипучим, словно у старика, голосом сказал лежавший в кровати Данилов. — В праве спросить и я в долгу ответить. Но и это мало меняет… Вызов брошен. Дуэли быть. Позже, но если вы хотите нынче же?
Данилов всерьез дернулся, чтобы попытаться встать.
— Окститесь, Антон Иванович. Вам вставать нынче нельзя. А дуэль… Раз настаиваете… Быть ей при будущей нашей встрече.
Я уже не хотел никакой дуэли. Ну как теперь биться на смерть с тем, кого от смерти спас! Вновь я чего-то не понимаю. Ну неужели те, кто знает о вызове на дуэль могут что-то сказать в укор, если этого поединка не состоится?
— Слушайте, господин Норов. А после в вашем праве хоть бы и в Тайную канцелярию меня сдать, — сказал после некоторой паузы Данилов и начал свой рассказ.
Данилов был доверенным лицом князя Григория Дмитриевича Юсупова. Именно с этим обстоятельством уже связана проблема. Он опальный. И тогда явными становятся все намеки от Саватеева, или от полковника Лесли, что мол, Данилову следует кое-что вспомнить.
— Я был… Влюбленным в княгиню Прасковью Григорьевну, дочь князя. А они… — он остановился, дабы отдышаться. — Князь умер, и чтобы завладеть его имуществом… Когда, поправ честь и девичью и свою, гвардейцы уводили силком Прасковью Григорьевну, то… Я… Попытался ее отбить. Один… Был ранен и не знал, куда податься. Вот я здесь, как и почему — не расскажу, ибо не должно подвергать опасности жизни иных, коли доверился лишь своею. Нынче я во власти вашей, господин Норов. Но за спасение… Вверяюсь вам. После убью.
И не понял я до конца, была ли шутка про убийство. Уточнять не стал. Если человек, действительно хочет меня убить, то у него должен быть шанс умереть.
А вообще рассказ дался Данилову нелегко, и не только потому, что из-за ранения он потерял много крови, наверняка и швы болели. Теперь он смотрел прямо на меня, и во взгляде его читалась и гордость, и смирение.
— Будет… Я ничего не слышал, — усмехнулся я. — Хватит хворать, нам еще биться на шпагах!
— Я готов наказать вас, пусть и вины ваши малы! — попытался усмехнуться Данилов, но было видно, что ему эта усмешка «боком обошлась».
Предстояло
— Я прощаюсь с вами, герцог. Не взыщите, если что не так! — сказал я, когда прибыл французский полковник за де Дюрасом.
— Я понял, что со мною вы играли. Не держу зла. Напротив… То, что вы сделали, как обокрали Лещинского!.. Вышло, признаться, лихо. Я не хотел бы с вами встретиться в бою, — отвечал мне французский герцог.
Нет, особой любовью я к нему не проникся. Но уже за то, что герцог не причинил неприятностей, не был заносчивым, не раздражал — уже за это мог бы сказать ему «спасибо». Мог бы, но не буду. Нечего баловать всех этих герцогов.
Ага! Сказал бы я так Эрнсту Бирону! Посмотрим еще на этого Бирона, может и скажу.
Мы меняли Эммануэля де Дюраса на Дефремери, того самого капитана «Митавы», что приказывал сдаться. Там же и мичман Войников, который в моей системе ценностей стоял выше бывшего, надеюсь, что бывшего, капитана «Митавы». Бонусом шли еще один майор и два русских ротмистра, бывшие в плену у поляков. Так что размен с одной стороны был неравноценным, один на пятерых. С другой стороны… Целый герцог! А мог быть и не целым, например, без пары пальцев на правой руке, чтобы шпагу не мог взять, да и пистолет.
Французы ушли, крутя головами на все триста шестьдесят градусов, запоминая наши укрепления и силы. Пусть, им это не поможет.
Все вокруг только и говорили о том, что вот-вот случится генеральный штурм Данцига. Действительно, велись приготовления, которые никак нельзя иначе трактовать, как подготовка русскими войсками решительного и несокрушимого удара по врагу.
Утром стало известно, что и французские корабли отбывают прочь. И я знал, что прямо сейчас горожане должны принимать для себя важнейшее решение. Они сдадут Станислава Лещинского и самых верных его соратников, как только поймут, что все сказки про большую помощь сперва французов, а потом еще и шведов — сказки и есть.
Казалось бы, в городе сейчас около двадцати тысяч поляков, которые обещались до последнего защищать своего короля. Они, видимо, при этой клятве просто забыли сказать, где именно заканчивается это «последнее».
С приходом русского флота закончилось какое-либо снабжение города, перенаселенного, между прочим, и проедающего даже на скромном осадном рационе огромное количество еды. Тут даже логистика мирного времени не могла справиться с прокормом большого числа и поляков и представителей иных народов.
Так что лишь только дело времени, когда в городе начнётся самый настоящий голод. Кроме того, приходили различные данные о том, что русские войска, в том числе и под командованием фельдмаршала Ласси, били приверженцев Лещинского на всей территории Речи Посполитой, не давая никакой возможности полякам собраться в конфедерацию и начать организованное сопротивление.
Учитывая всё нарастающее действие саксонцев, отсутствие реальной помощи от Франции и нежелание Швеции прямо сейчас вступать в войну, потакая русским, дело выглядело для Станислава Лещинского и его соратников безнадёжным.