С ярмарки
Шрифт:
– Погодите, все уладится! – сказал дядя Нисл и выкинул такую штуку: он раздобыл где-то мундир и, нарядившись исправником, примчался в деревню на почтовых с колокольцами; велел позвать к себе старшину со всей «громадой» и раскричался на них: «Как вы смеете, такие-сякие!» Он топал ногами, как настоящий исправник, кричал, что это «не по закону», разорвал приговор в клочья и предупредил мужиков, что если они осмелятся жаловаться на него губернатору, то пусть знают, что он, новый исправник, приходится губернатору дядей со стороны матери и что его жена состоит в родстве с министром «внутренних и внешних дел».
Кто донес, неизвестно, но происшествие с разорванным приговором и история про губернатора и про министра «внутренних и внешних дел» вскоре всплыла: возникло «дело», и прыткого дядю, с вашего разрешения, посадили, потом судили. Кончилось дело тем, что дядя Нисл вынужден был уйти в изгнание, то есть, попросту
22
Письма (англ.).
23
Фотографии (англ.).
Только спустя много времени, лет через тридцать с лишним, в году 1905–1906, когда автор этой биографии вынужден был переправиться через океан и прибыл в Америку, он постарался раздобыть точные сведения о своем дяде. Он узнал, что дядя Нисл уже покоится в земле, оставил после себя хорошее имя и неплохое состояние. Его дети и внуки, как говорят в Америке, – «олл райт» [24]
Образ дяди Нисла был бы не полон, если б мы не добавили еще одного штриха; в этом человеке, возможно, пропал поэт: он певал песни собственного сочинения. Сидя в тюрьме, он сочинил песню о самом себе – начала строк шли в алфавитном порядке – и подобрал красивую мелодию к ней, мелодию, которая проникала в самую душу.
24
Хорошо, благополучно (англ).
Сколько талантов, о которых мы ничего не знаем, погибли таким образом!
18. Пинеле, сын Шимеле, едет в Одессу
Шимеле изъясняется большей частью по-русски. – Рассказы о величии Эфроси. – Переезд в Одессу. – Пинеле делают операцию. – Горошинка в ухе. – Прощальный обед.
Герою этого жизнеописания, как, вероятно, любому местечковому мальчику, казалось, что его местечко – пуп земли, центр мира, а жители его – избранные из избранных, ради них собственно и сотворен мир; и разумеется, на вершине его находится поколение Вевика Рабиновича, а вершиной вершин, зеркалом рода, венцом его без сомнения является отец героя – Нохум Вевиков. Ибо, кто сидит в синагоге на самом почетном месте у восточной стены, рядом с раввином, у самого ковчега! Кто первый принимает праздничные приветствия! К кому собираются каждую неделю на проводы субботы и пьют, и поют, и пляшут – гуляют до белого дня! Решительно нет благороднее его семьи! Нет дома богаче, нет человека величественней его отца, благочестивей дяди Пини, веселее дяди Нисла. Когда в субботу или в праздники Шолом смотрел на своего высокого отца, в красивой атласной капоте с широким поясом и «наполеонкой» на голове, или на свою маленькую мать Хаю-Эстер, как она, воздев благородные белые руки, благословляет субботние свечи в высоких подсвечниках из дутого серебра, или на высокую опрятную бабушку Минду, беседующую с богом, как с равным, или на молодцеватого дядю Нисла, который изъясняется по-русски, как настоящий русак, – сердце Шолома наполнялось радостью и чувством превосходства над другими детьми. И он благодарил бога за то, что родился в такой семье, под «золотым флагом», где он был счастлив, словно какой-нибудь принц, и чувствовал себя надежно, будто за крепостной стеной, как в царском дворце.
И вдруг устои крепости пошатнулись, дворец стал крениться набок, готовясь рухнуть, и очарование счастливого местечка исчезло. Юный принц узнал, что не здесь пуп земли, что есть на свете города значительно большие, чем Воронка, что имеются люди побогаче Рабиновичей. А узнал он все это от своего нового товарища Пинеле, сына Шимеле, о котором мы здесь вкратце расскажем.
Помимо
В местечке Шимеле считали вольнодумцем, потому что он носил пелерину и бородка была у него холеная, слишком уж он ее закруглял. Он щедрой рукой раздавал милостыню, и в середине недели ему могло взбрести в голову пригласить гостей и устроить пир горой. Жить – так жить!
Из Рабиновичей он больше всех любил дядю Нисла. Точно как он, носил капоту с разрезом, сильно укорачивал пейсы и, подобно шполянскому деду, [25] любил разговаривать с евреями по-русски: «Эй вы, сукины дети, что вы балабочете там дворим бетейлим. [26] Пора богу молиться!» Шимеле обладал на редкость хорошим почерком, потому что был левшой, а все левши, как известно, пишут исключительно красиво. У себя дома он был гостем, приезжал только на праздники. Отпразднует и снова уедет неведомо куда, только к следующему празднику приедет, привезет домой столько подарков, что местечко ходуном ходит, и долгое время потом все только и говорят, что об этих подарках.
25
Хасидский раввин из Шполы.
26
Занимаетесь пустыми разговорами.
Однажды накануне пасхи он откуда-то явился и пустил слух, что уезжает из Воронки. Куда? О, далеко! Очень далеко! В самую Одессу! «Только скоты, – говорил он, – могут оставаться здесь, черт вас побери! Если б вы побывали в Одессе, вы бы по крайней мере знали, что такое город! Вам бы только посмотреть контору Эфроси с его служащими, черт вас побери! Сколько там золота проходит за день – иметь бы вам столько, сукины дети, вместе со мной!»
Люди, разумеется, слушали Шимеле, разинув рты, изумлялись конторе Эфроси и деньгам, которые проходят там за день, но за глаза издевались и над Шимеле и над конторой Эфроси. И больше всех издевался Шмуэл-Эля – новый раввин и кантор, который недавно приехал из Борисполя, человек неглупый, но довольно дерзкий, можно даже сказать нахальный. Он заявил:
– Плюньте в лицо этому Шимеле! Во-первых, он вообще не уезжает! Во-вторых, он едет не в Одессу, а чуть поближе – в Ржищев, и не потому, что местные жители – скоты, а потому, что он кругом в долгах, даже волосы на голове и те заложены. Ха-ха-ха!..
Но как бы то ни было – в Одессу или в Ржищев, потому ли, что воронковцы скоты, или потому, что он весь в долгу, – Шимеле не шутя стал сразу после пасхи распродавать свое имущество за полцены. Многие вещи он раздарил. Дочерей нарядил, как невест, а для мальчишек заказал у портного Исроэла короткие пиджачки, какие подобает носить в таком большом городе, как Одесса. И чтобы окончательно поразить местечко, Шимеле приказал своей жене Гене устроить настоящий пир – молочные вареники, «черт их побери», для всего народа!
Понятно, что на пир явился весь город. И первым пришел именно Шмуэл-Эля, новый раввин и кантор, который за глаза так издевался над Шимеле, выворачивал его наизнанку; зато в глаза он ему так льстил, что просто тошно было.
На пир, который устроил Шимеле, пришла и детвора. Однако ребятам не сиделось вместе со взрослыми; они предпочитали вертеться во дворе и смотреть, как нагружают подводы. Шолом вместе с Пинеле, младшим сыном Шимеле, мальчиком с озабоченным личиком и большими выпученными глазами, забрались на одну из подвод и, усевшись на самый верх, беседовали о далеком путешествии, которое предстояло одному из них.
Пинеле был в то время самым близким товарищем Шолома. Шолом любил его за то, что он знал все, что делается на свете; помимо рассказов о больших городах, которых Пиня наслушался от своего отца, он и сам побывала большом городе – в Переяславе – из-за истории с горошиной.
Как-то, забавляясь, Пинеле попытался вложить горошину в одно ухо и вынуть ее из другого. Разумеется, горошина заупрямилась и не захотела вылезать ни из того, ни из другого уха. Она предпочла расти там внутри и вызвала у Шимеле такую головную боль, что проказник был вынужден рассказать всю правду. Прежде всего он, конечно, получил изрядную порцию розог, «чтобы мальчик не клал горошинок в ухо!», а после этого у него так долго ковыряли в ухе проволокой, спицами, спичками, что его пришлось отвезти в Переяслав на операцию.