Сегодня – позавчера

Храмов Виталий Иванович

И что они сбежали — башня крутиться, орудие не повреждено? Так, а как же это всё работает? Свет в танке не горел, я втянул внутрь убитого мною же танкиста, чтобы не загораживал сумрачный осенний свет. Какие бронебойные? Может эти, тонкие, неправильной формы? Попробуем. Затвор был открыт, запихнул снаряд, припал к «перископу», но увидел только перепаханное воронками поле. Стал крутить вручную башню. Бесконечно долго. Как же долго! Наконец! Поймал в прицел задний борт елозившего по нашим окопам врага. Нажал на спуск, высунул голову из

башни, чтобы увидеть. Я промазал. Фонтанчик земли взметнулся правее и дальше танка. Зарядил таким же снарядом, сдвинул перекрестие прицела левее. Спуск. Есть! Точно в зад! Даже загорелся!

Стал поворачивать башню, чтобы поймать в прицел второго. Грохот, удар, танк качнулся всем корпусом. Ого! Пора линять отсюда! Выбираясь через люк, застрял, как Винни Пух ни туда, ни обратно. Танк опять вздрогнул от удара, что-то ударило меня в ногу, в голень. От боли рванул, что-то с треском оторвал, вывалился из танка. Перекатился к ампулам, одну за другой закинул две в танк. С рёвом разгорался огонь. Я побежал назад, к пушке, упал за ней, откатил стекляшки ампул в сторону, к брустверу. Выглянул. Давешний бронетранспортёр стоял с разбитой ходовой, но пулеметчик в нём был, видимо, смелее танкистов — продолжал стрелять, гад! Пушка была заряжена, как её разряжать? Как целиться? А! приблизительно навёл на БТР, выстрелил, промазал. Но пулемёт заткнулся, голова из прореза щитков исчезла.

Мой шанс! Подхватил одну ампулу, побежал прямо на БТР, разбил о его капот стекло шара с огневой смесью, упал, перекатился, побежал обратно. Удар в спину сбил меня с ног, но не убил же! Перекатился в воронку, хотел схватить автомат — нету. Вытащил пистолет. Это был один из немцев из БТРа. Из пистолета мне в спину попал. Он с пистолетом, я с пистолетом. Он осторожно шёл на меня, готовый в любой момент прыгнуть в сторону. Эх, гранату бы! На фиг эти дуэли! Я не декабрист. Но граната осталась одна — подмышкой Ф-1. Для себя. Завёл руку за спину — ни лопатки, ни ножа! Вот что оторвалось и осталось в танке. Сгорело теперь всё! Достал пустой рожёк, кинул в немца:

— Атас! Граната!

А следом встал сам. Как я и ожидал, немец лежал в воронке, закрыв голову руками. Я трижды выстрелил ему в спину, подобрал свой рожёк и залёг в эту же воронку. Слева полыхал БТР, в нём новогодним китайским фейерверком трещали взрывающиеся в огне пулеметные патроны. Немцев не было видно. Я обыскал убитого, пистолет сунул в карман штанов, запасную обойму — в другой, забрал его документы, сигареты, зажигалку.

А что это так тихо? Где немцы? Перекатами стал передвигаться обратно.

Странная штука бой. До боя всю сегодняшнюю позицию обошел бы за минуту, а сейчас этот пятачёк земли стал таким громадным для меня. Изменчивость восприятия. Сто метров до пушки преодолевал так долго и с таким усилием, будто тут не сто метров, а пара километров.

А у пушки меня ждал Кадет с двумя автоматами. Вот оказывается где мой автомат! Я его здесь забыл и пошел

в атаку на БТР фактически безоружным. Охерел в атаке!

— Ты что тут делаешь? Я приказал тебе отходить! — зарычал я на Кадета.

— Я за этим вернулся, — соврал Кадет, — Ротный приказал всем срочно отходить. Немец отходит.

— Тогда живее! Сейчас тут всё перепашут!

Закинул автомат на спину, разбил о пушку последнюю ампулу (так не достанься же ты никому!) подхватили раненного противотанкиста, побежали. Едва успели. Стена разрывов и жуткий грохот нагоняли нас. Упали в кучу в окоп, чьи-то руки подняли меня, оттащили.

— Раненный! Санитара! — закричал голос надо мной.

— Да не я! Он ранен! — крикнул я.

— А штанина тоже в его крови?

Пришлось идти в перевязочную. Кадет сопровождал.

Сколько же крови! Сколько раненных! Медики уже с ног сбились, а раненных всё несли и несли. У стены школы громоздилась гора окровавленных «доспехов». Тут же, рядом, куча оружия — многие не выпускали его из рук до самых палаток с красными крестами. Раненные лежали везде. На носилках, на земле. Подошла машина, водитель выпрыгнул, открыл борта. А там — кровь, обрывки окровавленных бинтов, рыжие от крови тряпки, в которых угадывалось то, что раньше было обмундированием.

— Марина, готовь партию к отправке! — прокричала, выбегая из палатки женщина в когда-то, давно, вчера, белом халате. Теперь он был ржавый от крови.

— Кадет, помоги погрузить раненных. Я против них — вообще здоров.

Кадет запрыгнул в кузов, ногой поспихивал весь мусор, стал принимать раненных и изувеченных, усаживая и укладывая их в кузов.

Я забил трубку, закурил. Женщина-врач понаблюдала за погрузкой, тяжело вздохнула, повернулась, наткнулась на мой взгляд. Вчера её карие глаза сияли, сейчас потухли. Устала.

— Не угостите? — спросила она меня.

— Махру? А может трофейных?

Она махнула рукой, стала присаживаться.

— Постой! — я скинул с себя «доспех», положил его на землю, — Садись. Не гоже на земле сидеть. Не легко вам, гляжу, пришлось.

Она взяла пачку, достала сигарету, прикурила от трофейной зажигалки, протянула обратно.

— Оставь себе. Я этого добра ещё добуду, как залатаете.

Она сняла марлевую маску и теперь я её разглядывал. Она была красива. Даже сейчас, с посеревшим от усталости и горя лицом, помутневшим взглядом, чёрными кругами под глазами.

— Что?

— Извини, Снегурочка. Вчера только глаза видел, любопытно.

— И что?

— Ты красивая.

— Как кобыла сивая. Когда ты меня видел? Вчера?

— Пулю мне из груди выковыривали, потом ночью опять штопали.

— А! Недостреленный. Сегодня таких много. Сил уже нет. Хотя, если бы не эти «доспехи» — все бы там остались. Сколько жизней спас тот, кто его придумал. Узнала бы — расцеловала.

— Так расцелуй. Я его придумал и производство наладил.