Семнадцать космических зорь
Шрифт:
— С Колькой Ширяевым уедем, — сказал Олег. — Его на центрифуге отсеяли...
Я ничего не рассказал Тамаре при встрече. Да если бы она и пыталась найти хоть какую-нибудь лазейку, чтобы склонить меня к отступлению, было уже поздно. Раз решенное я никогда не менял.
До этого у нас с Тамарой не раз были разговоры о летной профессии, о той опасности, которая подстерегала пилотов и на земле и в небе. Тем более, что в нашем полковом поселке жили несколько женщин, к которым летчики относились с сердечной заботой и суровой нежностью: их мужья когда-то не вернулись на аэродром... Да, в авиации может случиться всякое. И всякое неизвестное, новое страшило, конечно, Тамару. Разговоры о том, чтобы я не ехал в Москву,
И я взялся за трудное дело подготовки жены к моей новой работе. Стал потихоньку подкладывать ей те книжки, которые сам знал уже наизусть. По второму кругу мы перечитали Циолковского, «Туманность Андромеды». Я рассказывал ей, что ждет человека во Вселенной, какие открываются перед ним пути, и о том, какое это счастье — быть одним из первых «вселеннопроходцев». Тамара слушала меня, иногда соглашалась, но чаще я видел в ее глазах недоверие и тревогу. А я продолжал свое, хотя до конечной цели было так же далеко, как до Луны...
m
8 П- I lb ЗНАЮ, сколько кандидатов прошло через строгие медицинские барьеры: сто, двести, тысяча, но в нашем отряде будущих космонавтов нас собралось не много — несколько десятков человек.
Все — молодые летчики. Все летали на современных реактивных истребителях, любили скорость, небо и все были абсолютно здоровыми.
Мы знали, что кто-то из нас обязательно полетит в космос первым, иной раз думали, что кто-то, быть может, и не вернется на Землю, — ведь дело перед нами открывалось совершенно новое, неизведанное. Но об этом мы не говорили между собой. Во-первых, потому, что такие разговоры и мысли не способствуют хорошему настроению, а во-вторых, потому, что даже отсюда, из отряда, нам было еще очень далеко до космоса... Мы были только учениками, стоящими на пороге Вселенной, и, чтобы шагнуть туда, каждому предстояло пройти огромную и тяжелую школу теоретической и физической подготовки.
Мы изучали астрономию, физику, механику небесных тел, космическую навигацию, теорию ракет и ракетных двигателей. Нас заставляли вникать в тонкости космической биологии, ибо даже и эта совершенно новая наука должна была помогать нам.
Свободного времени было в обрез, тем более что огромную долю его уносила физическая подготовка.
С первых же дней занятий мы знали, что космос встретит человека множеством неожиданностей и трудностей как физического, так и морального плана. Какие они, эти трудности, точно сказать никто не мог, и наши наставники — врачи придерживались самой древней и верной истины: «В здоровом теле — здоровый дух».
День космонавтов обычно начинается с физической зарядки. Я люблю гимнастику, поэтому чаще всего пропадал на снарядах, занимался с гантелями. Несколько позже давнее увлечение акробатикой привело меня к батуту. Помню, как мальчишкой, попав в цирк, я с замиранием сердца следил за акробатами, которые прыгали на эластичную сетку и потом, подброшенные к самому куполу, легко и красиво выделывали в воздухе головокружительные сальто, перевороты, падали вниз плашмя — грудью или спиной — и снова взлетали.
Мне полюбились те легкие и какие-то захватывающие секунды, когда тело, подброшенное мягкой и сильной, как отцовские руки, сеткой, оказывается распростертым в воздухе и ты можешь управлять им и чувствовать себя птицей! Вскоре, однако, эти секунды несколько затянулись: настала пора парашютных тренировок... Что греха таить —
В тот день, когда я впервые познакомился с нашим парашютным тренером, я понял, что старому представлению о прыжках скоро придет конец.
Невысокого роста, кряжистый, с упрямым, словно из бронзы, подбородком, он глядел на нас внимательными глазами, будто допытывался: какой же ты будешь там, в
небе?..
Он побывал уже около двух с половиной тысяч раз на разных высотах и оттуда, порой с многих тысяч метров, стремительно падал днем и ночью, в затяжных прыжках, приземляясь на снегу, воде, в лесах и даже на скалах. Значок заслуженного мастера спорта и многоярусный ряд орденских колодок на груди — все подтверждало то, что мы попали в руки крепкого и знающего свое дело человека, бесстрашного спортсмена и профессионального испытателя новых парашютов. На этот раз ему предстояло испытывать нас — молодых, «необстрелянных».
Сначала шли обычные прыжки. По команде Николая Константиновича: «Пошел!» — мы покидали самолет с высоты 800—1000 метров. Парашют с помощью принудительной системы раскрывался мгновенно, и мне, например, вскоре основательно надоело болтаться на стропах и потом долго гасить непокорное на ветру шелковое пламя. Видимо, тренер сразу же почувствовал, с какой неохотой шли мы на эти прыжки.
— Погодите, — говорил он с усмешкой, — скоро просить начнете: пусти лишний разок прыгнуть!..
Тогда я не поверил инструктору, но после того как впервые прочувствовал азартность стремительного затяжного прыжка, вспомнил слова Николая Константиновича. Действительно, что может быть прекраснее чувства, которое охватывает человека, ринувшегося в бездну пятого океана и десятки секунд летящего к земле стремительной птицей!.. Именно птицей, совершающей прицельный бросок к земле.
Это я понял однажды, когда в затяжном прыжке неудачно сделал движение рукой и попал в штопор. Какая-то сила вдруг неожиданно и резко развернула мое тело, завертела, закрутила, и мне показалось, что я лечу на дно огромной воронки. Неумолимая стихия охватила тело таким крепким обручем, что казалось, ты никогда не сможешь двинуть рукой или ногой, чтобы выправиться, побороть штопор и снова падать плашмя...
Мы знали, что в таком штопоре тоже наступают перегрузки, нередко кончающиеся кровоизлиянием в глаза, но знать — одно, прочувствовать и побороть все это в себе — другое... Особенно в те мгновения, когда земля так быстро несется навстречу... В мозгу проносятся те слова и советы, которые давал нам инструктор, рассказывая, как выходить из штопора. Вот руки с трудом пошли в стороны, ноги чуть согнуты, земля останавливает свою карусель, и ты снова несешься на нее грудью...
Парашют еще не раскрыт, но на душе спокойно. Он не подведет! Николай Константинович никогда не выдавал нам парашюты со склада, а каждый раз перед прыжком заставлял нас самих собирать и укладывать свои парашюты. Поэтому, зная надежность системы, мы верили еще и себе.
Мы прыгали днем и ночью. Прыгали на землю и в воду. Ведь на Земле всего двадцать девять процентов суши и, возвращаясь из космоса, космонавт мог и промахнуться и приземлиться не в приволжских степях, а где-нибудь посреди Балтийского моря. И вскоре мы действительно полюбили прыжки, полюбили парашют и иногда даже приставали к Николаю Константиновичу: