Серебряная пуля
Шрифт:
– Хорошо! – как-то раз громко произнес он и отодвинул в сторону банку с порохом, возвышавшуюся на столе. – Я вижу, жизнь наша полностью разладилась.
Все выжидательно молчали.
– Давайте решать, – продолжил отец, – если уходить, то куда? А потом, отдаете ли вы себе отчет в том, что с нами может случиться?
– Мы уже не раз обсуждали эту тему, – вмешалась мать. – Чего зря бередить раны?
– Раны?! – взвился отец. – Да уж, именно раны!
– Чего ты психуешь?! – перешла на повышенные тона и мать. – Сам же начал. Опять будешь пугать? Не надо! Хуже, чем здесь, не будет! Эта робинзонада страшнее любой каторги. Да она и есть каторга. Весь год я не разгибала
– Что ты предлагаешь? – спокойно спросил отец.
– А что тут предлагать. Нужно уходить отсюда.
– Хорошо. Давайте решим так. Как только замерзнут болота, я схожу в город, разведаю обстановку. А главное, продам меха, добуду денег. Тогда можно и уходить. До холодов это все равно немыслимо. Даю слово, я найду выход.
Мать молча пожала плечами.
– Ну что ж. Будем ждать. – После этого разговора она явно повеселела, сестра же вообще возликовала. Оживилась, достала учебники, стала заниматься с матерью языком. Как видно, жила только надеждой.
Сережа почти не принимал участия в обсуждении предстоящих перемен. Из них всех он наиболее равнодушно воспринял известие о возможном переезде. Ему и здесь было неплохо.
После памятной ночи возле могильника что-то странное стало происходить с ним. На первых порах, казалось, все осталось по-прежнему. Работа, рыбалка, охота… Но перемены, первоначально еле заметные, становились более ощутимы. Началось с того, что мальчика стали сторониться домашние животные. Мерин Костя всхрапывал, беспокойно прядал ушами, нервно дрожал, когда Сережа приближался к нему.
– Ты что же, бьешь лошадь?. – поинтересовался отец и пристально взглянул в глаза Сережи.
– Нет.
– Знаю, что нет, я бы первый заметил. Но почему он тебя боится?
Сережа пожал плечами. Зана вот тоже. Раньше не отходила, а теперь и за куском не подойдет.
– Странно, – отец задумчиво провел ладонью по холке коня. Он еще раз внимательно взглянул на сына.
– Сам-то ты что думаешь? Почему животные от тебя шарахаются?
– Я действительно не понимаю. Может быть, потому, что все время нахожусь в лесу? Пахнет от меня, что ли, по-другому?
На этом разговор закончился. Сережа не придал ему особого значения. Мало ли что сторонятся. Животные и есть животные, что с них взять? И все-таки мальчик и сам понимал, что с ним что-то происходит. Словно какое-то неведомое существо поселилось внутри и смотрит на мир его глазами, слышит его ушами, воспринимает окружающее на свой, совершенно отличный от человеческого лад. Еще в самом конце лета по вечерам, когда наступали сумерки, Сережу стало нестерпимо тянуть из дома. Обычно он уходил к заброшенному кладбищу, ложился на пригорок и устремлял глаза ввысь. Нагретый за день песок согревал спину. Приятная расслабленность проникала, казалось, в каждую косточку, в каждую клеточку тела. Небо из темно-синего становилось черным, из-за леса выплывала полная луна и медленно поднималась на небосклоне, притягивая к себе взгляд. Сверкающий диск постепенно растворял реальность. Чудилось, что грудь распахивается и в нее вливается необозримое пространство, растворяет, вздымает над землей и несет за тысячи верст над городами, лесами, горами. Но не только пространство переливается сквозь его телесную оболочку.
Трудно сказать, сколько времени длилось это состояние. Может, полчаса, может, час… Обычно уже глубокой ночью Сережа возвращался в дом и тихонько ложился на свое место. Правда, с наступлением холодов он перестал убегать в лес, но тут началось другое.
Как было заведено с самого начала, они продолжали по субботам все вместе мыться в бане. Сережа давным-давно привык к виду обнаженных тел матери и сестры и не обращал на них никакого внимания. Они не будили ни болезненного любопытства, ни стыда. Чего тут было стыдиться! Все сто раз видено-перевидено. И вдруг все изменилось.
В тот первый раз мальчик, как всегда, вместе со всеми разделся в предбаннике и вошел в наполненную душистым жаром парную. Пахло березовым листом, раскаленным камнем, озерной водой, разогретым деревом. И еще какой-то запах… Сережа, совсем как зверь, настороженно вытянул шею, принюхался. Запах был незнакомый и странно возбуждал. Впрочем, назвать его незнакомым было нельзя. Так пахли мать и сестра, но только в обычное время значительно слабее, почти неуловимо. А сейчас…
Мальчик вздрогнул, едва заметная дрожь прошла по телу. Он напрягся. Сладкая истома волной пробежала по телу. Словно искорка зажглась внизу живота, зажглась и тут же ярко вспыхнула, воспламенив все тело.
Бок о бок с ним мылась сестра. То бедром, то рукой она время от времени касалась его, совсем этого не замечая. Именно от нее и сильнее всего шел нежный пьянящий запах. Голова у мальчика закружилась. Он выронил рогожную мочалку и едва слышно глухо заворчал… Сестра, однако, услышала непонятные звуки. Она удивленно посмотрела на брата:
– Ты чего?
Сережа уставился на ее блестящее в полумраке тело, на небольшую грудь, плоский живот, маленький треугольник волос, словно видел все в первый раз. Он дотронулся до ее груди и провел пальцем по соску.
Ворчание сменилось приглушенным рычанием.
– Дурак! – крикнула сестра и отпрянула.
– Что такое? – поинтересовалась мать.
– Он трогает меня, – обиженно сказала сестра.
– Ну и что? – не поняла мать.
– А ничего! – закричала девочка. – Пусть уберет свои руки, – и выплеснула на Сережу ковш холодной воды.
Мать приблизилась, глянула на сына. Едва заметная грустная усмешка пробежала по ее губам.
Холодная вода привела мальчика в чувство. Ему внезапно стало нестерпимо стыдно. Забившись в угол, он кое-как домылся и опрометью выскочил в предбанник. Натянув на мокрое тело одежду, он убежал в избу. С тех пор Сережа старался мыться один. Никто его ни о чем не спрашивал.
В декабре, когда болота замерзли, вновь отец отправился в город. Он пробыл там недолго, дней шесть, но когда вернулся, сообщил, что меха продал и теперь можно собираться в дорогу. «Если вы, конечно, не передумали», – оговорился он.
Сообщение о том, что их жизнь может вот-вот измениться, повергло семью в растерянность. Не то чтобы они не хотели уезжать отсюда, но перспектива перемен страшила. Даже сестра, так рвавшаяся к людям, казалось, погрустнела.
– А что будет с Машкой? – спросила она.