Северная Аврора
Шрифт:
– Я слишком подробно? – обернувшись к нему, сказал Фролов.
– Что ты? – возразил Павлин. – Дело серьезное. Я тебя не тороплю. Соколов что-то запаздывает…
– Немыслимо действовать по-старому, – сказал комиссар, помолчав. – Нас губит бездорожье. Таскать отряды пешком по непролазной грязи!.. Куда это годится? Даже тракт, который тянется по берегу, и тот в отвратительном состоянии!.. А как быть с артиллерией?
Он умолк и обвел взглядом сидевших в комнате людей. Внимательно слушая его речь, все они в то же время с тревогой поглядывали на дверь избы. Но Соколова все не было.
Фролов вздохнул: надо продолжать.
– Скажу
– Для дальнобойных это годится, – сказал кто-то из командиров.
– Не только для дальнобойных, – резко возразил Фролов, – но и для легкой артиллерии. Распутица! Нельзя губить орудия. Надо научиться маневрировать. Надо учитывать все особенности данной местности и действовать не с кондачка. Главное – учитывать обстановку. Жизнь, товарищи, с каждым днем предъявляет все новые требования. Мы создаем Красную Армию. С железной дисциплиной. Это будет грозная сила. Пора бросить старые привычки! «Эти пушечки мои, я их тебе не дам», – такие разговорчики придется отставить. Кончено! Мало ли что было на первых порах… Повторяю, мы создаем армию. Армию!.. Не отдельные отряды, что действовали до сих пор каждый на свой страх и риск… кто в лес, кто по дрова. Это относится, – прибавил он, – не только к артиллерии. Вся наша бригада сверху донизу должна быть проникнута железной армейской дисциплиной. Ясно? Я буду этого требовать, товарищи. И не постесняюсь крепко взыскивать с тех, кто будет мне мешать.
Большинству командиров понравилось и то, как говорил комиссар, и само содержание его речи. Многие на собственном опыте ощущали, что пришло время навести в бригаде настоящий армейский порядок. От этого зависели дальнейшие успехи в борьбе с врагом.
Почувствовав общее настроение, Фролов хлопнул рукой по столу и сказал:
– Значит, условились! Будем проводить в жизнь… Теперь дальше… По вопросу о десанте.
Он обернулся, отыскивая взглядом Драницына, сидевшего за его спиной на лавке.
– План десантных операций будет доложен прибывшим вместе со мной военспецом товарищем Драницыным. Я предлагаю предоставить ему слово.
– Прошу, – коротко сказал Павлин.
Драницын встал.
– Успех десантных операций главным образом зависит от моряков и артиллеристов, – по своему обыкновению, неторопливо начал он. – Поэтому целый ряд деталей нам необходимо сейчас же обсудить с моряками и артиллеристами. План Вологодского штаба представляется мне очень простым… – Драницын улыбнулся. – Не сложнее таблицы умножения!.. Мы должны разделить наши отряды на штурмовые группы и основные силы. Штурмовые группы мы будем перебрасывать водой, иногда даже в тыл противнику, и только вслед за ними будут двигаться основные силы, поэтому…
Драницын
– Что-то нет твоего вестового, – сказал он. – Это далеко? Телеграф-то?
– Нет, близко. – Павлин снова посмотрел на часы.
Драницын еще отвечал на вопросы, как вдруг Павлин поднял голову, прислушиваясь, и остановил его рукой.
– Соколов! – громко, с тревогой в голосе крикнул он.
Дверь распахнулась. На пороге избы появился вестовой, мокрый с головы до ног. Вода стекала с бушлата и бескозырки.
– Ну как? – шепотом, будто осекшись, спросил его Павлин.
Тут же по лицу матроса и даже по спокойному движению руки, с каким Соколов полез за пазуху и вытащил из внутреннего кармана бушлата завернутую в платок пачку телеграмм, Павлин почувствовал, что вестовой приехал с хорошими вестями.
– Жив?
– Жив, товарищ Виноградов.
Павлин с облегчением вздохнул и выхватил из рук вестового телеграфные бланки.
Через раскрытую дверь комнаты, которую хозяин называл «боковушей», видны были кухня и другая дверь, распахнутая в сени. Здесь толпились бойцы, матросы, речники. Непонятно было, когда они успели узнать о том, что Соколов вернулся. Люди сдерживали дыхание, чтобы не пропустить ни одного слова.
Москва передала пять бюллетеней о состоянии Владимира Ильича. Огласить бюллетени было поручено Андрею.
– «Пульс 102. Наполнение хорошее. Температура 36,9. Дыхание 22. Общее состояние и самочувствие удовлетворительное. Непосредственная опасность миновала, – прочитал Андрей и четвертый бюллетень и взял последний бланк. – Бюллетень № 5. 12 часов ночи. Спит спокойно, с короткими перерывами. Пульс 104. Дыхание 22. Температура 36,7».
Сквозь затуманившиеся стекла очков Павлин увидел людей, чудом разместившихся в кухне, увидел тонкие дрожащие пальцы Андрея, напряженный взгляд Фролова, покрывшиеся румянцем скулы Бронникова. Жилин что-то шептал своему соседу. Воробьев стоял лицом к стене и вытаскивал из кармана платок. Драницын взволнованно закуривал новую папиросу.
– «Товарищ Ленин шутит, – продолжал чтение Андрей. – На требование врача совершенно забыть о делах отвечает, что теперь не такое время…»
«Спасен… Спит спокойно… – радостно твердил про себя Павлин. – Теперь нам надо отомстить за него, как можно скорее идти в бой. Скорей, не медлить…».
О том же самом думали сейчас и комиссар, и командиры, и бойцы, и крестьяне. Деревня не спала. В избах засветились огни. Люди еще не знали подробностей, но слух о том, что Ленину стало лучше, уже обошел всю деревню.
Павлин распахнул окно. Мелкий дождь, еще недавно наводивший уныние, теперь показался ему весенним. Даже земля пахла по-весеннему.
Прямо из штаба люди направились к своим отрядам на пароходы и баржи, на катеры и буксиры, в соседние деревни, чтобы передать бойцам полученное известие. Только Бронников и Драницын пошли на «Желябова»: надо было до мелочей разработать техническую сторону десантной операции. Туда же несколько позже пришли Фролов и Виноградов. Было решено завтра же с утра начать наступление, штурмовать противника и не только не давать ему закрепляться на занятых позициях, а гнать его по крайней мере до Двинского Березника. Драницына назначили начальником штаба.