Шамбала
Шрифт:
– Mein Familianname ist Stark.
Капитан обернулся, сквозь толпу подошел ко мне.
– Entschuldigung?
– Mein Familianname ist Stark , – почти плюю ему в лицо эти слова.
– Прикажете пытать, капитан? – раздался голос жандарма прямо над ухом, и он так больно сцепил мне руки, что чуть не закричала.
– Нет, прекратите, – он глянул на меня. – Und dieser Junge? – указал на Вита.
– Unschuldig, – уверенно ответила.
– Отставить, – выпрямился капитан. – Освободить пленных, – он поднял руку над толпой, и на запястье мелькнула буква М – татуировка, коей клеймят каждого
– Но почему, капитан? – особенно прыткий страж бойко подбежал к своему руководителю.
Капитан, сохраняя спокойствие, наклонился к лицу подчиненного и прошипел:
– Потому что они наши, идиот. Взгляни на их форму.
Малец поднял округлившиеся глаза на капитана, затем глянул на меня, осознав ошибку.
– Понял, капитан, – опасаясь выговора, поспешил согласиться он. – Разрешите действовать.
– Разрешаю.
Я буравила этого капитана взглядом, совершенно не понимая, что происходит и почему он так сильно меня выгораживает.
Толпа загудела, Сфорца кинулась с младшими детьми к Виту, Мария боялась подходить ко мне. Сильно зудел левый локоть, я согнула руку и прижала к телу. Ну и в историю же я влипла!
Капитан пытался что-то донести до меня своими глазами, но я отказывалась взаимодействовать; тогда он подошел ближе, и негромко произнес:
– Вели Штарку явиться в здание Совета завтра в три часа пополудни.
– Что вы с ним сделаете? – изумилась я.
Снова на лице его мелькнуло подобие доброй улыбки. Черт подери, как весело жить! И почему это я не смеюсь, видя голод Вита или болезнь ребенка?!
– В городе сейчас опасно, – тихо добавил он, и по всему моему телу пробежала неясная дрожь.
Прежде, чем я осознала всю двойственность положения, этот странный капитан успел собрать подчиненных и отправиться восвояси.
Меня подхватила Сфорца и принялась страстно, как никогда прежде, благодарить за спасение Вита.
Какой дьявол привел меня сюда? Истерия, вызванная отъездом Кары, превратила меня в слабое, беспомощное существо, а ведь Герд полжизни нас учил, что чувства должны стоять не на первом месте, иначе сам станешь кормом для Метрополя.
Я не слышала, что говорили люди, что лепетали Мария и Сфорца… Я находилась в прострации. Я совершила самую большую ошибку – выдала себя всему городу. Они меня никогда не видели и никогда не знали, ведь я – мертвая душа. Дело о моей смерти пришили еще шесть лет назад к бумагам моих родителей, а теперь… я все разрушила. Мне все твердили: ты не можешь спасти всех. Спасла – и погубила себя.
Еще более раздавленная и угнетенная, чем прежде, я вынуждена была возвратиться в дом Герда.
7
Неведомо, какими путями, но он всегда все узнаем первым. Еще прежде, чем я переступила порог гостиной, почуяла невообразимое давление в воздухе. Ужин подходил к концу; Мальва и Орли прибирали со стола, их высокие стройные фигуры плыли по узкой столовой, точно призраки покинутых замков Шестой провинции. Ной отправился кормить свиней
Я безуспешно пыталась убедить себя, что все мои стенания напрасны и что перед всеми я предстаю, по меньшей мере, глупой, трусливой девчонкой, не ведающей собственного места. «Ни капли профессионализма», – выразился бы безупречный Герд.
Он поднял на меня свои темно-синие глаза – всегда казавшиеся несколько более знакомыми, чем должно бы, – но не произнес ни слова. Одним из эфемерных его талантов являлось проницательно умение скрывать от людей свои мысли. Герд был как скала: вечен, тверд, непоколебим. Он знал ответы на все вопросы и никогда не сомневался. Он был нам богом, которому мы поклонялись – впрочем, без отрицательных предпосылок, почти добровольно.
Он спокойно окончил свой вечерний чай, и молча указал мне на стул напротив него. Повиновалась.
– Что он сказал? – был его вопрос.
– Сказал явиться тебе… в здание городского Совета в три часа пополудни, – я не смела смотреть ему в глаза. – Герд, я… – хотелось принести извинения.
Увы, если бы они могли мне помочь! У Герда нельзя просить прощения – для этого не следует изначально садиться в лужу.
Он поднялся и отправился в свой кабинет.
– Держи мысли при себе, Кая, – сухо вывел он.
Он ушел, оставив после себя чувство стыда и горечи. Я стояла посреди столовой, как истукан, даже не зная, радоваться мне или печалиться. Мальва, держа в руках стопку грязных тарелок, сочувственно смотрела мне в лицо.
– Девочка моя, с ней все будет в порядке.
Я кивнула в знак благодарности. Мальва врать не умела – и я чуяла: это путешествие весьма опасно для Кары.
Уставшая, разбитая, опустошенная, я поднялась к себе в комнату. Здесь, в этом доме, у меня не просто свой угол – как то было у тетки – но четыре стены, в которых можно запереться и отгородиться от внешнего мира на несколько часов. Матрацы на постелях набиты ароматными травами, а не жестким сеном, оттого и спать много приятней. Теперь синтепоновые матрицы могут себе позволить лишь жители Метрополя; нам, рабочим крестьянам неведома подобная роскошь. Зато пледы грубой вязки Мальва сотворила собственными руками: у каждого был свой особый узор – что-то вроде древних вышиваний времена «Земли под белыми крыльями». Так называли нашу родину прародители.
Ной лепил из глины кухонную утварь и забавные фигурки – на Рождество и Пасху; для меня он сотворил фигурку волка – как символ провинции, в которой родилась.
Но я слишком устала, чтобы предаваться воспоминаниям. Едва коснувшись постели, я поняла, как сильно мое тело утомлено и жаждало отдыха. Однако рука наткнулась на сложенный лист бумаги, и любопытство пересилило сон.
На задней площадке, за хлевом, Киану рубил дрова. Он мог это делать только ночью, когда стражи порядка спали на своих постах. Дом и сама Долина находилась все же в опасной близости от границы и ее охранников.