Шапка Мономаха
Шрифт:
У крыльца Василько Ростиславич снял с пояса меч и отдал Святополкову оружничему. То же проделали его дружинники.
– Желал бы я, племянник, чтобы ты остался в моем доме до Михайлова праздника, как и Давыд. На моих именинах бы меду выпил. Поглядел бы, как митрополит будет меня чествовать, читая унылое назидание, – балагурил Святополк. – Потом и на ловы бы съездили, потешили бы душу.
– Не могу никак, – отнекивался Василько. – Я уже и обоз свой вперед отправил. Домой поспешать надо.
– Ну тогда хоть немного посиди с нами, отведай угощения, – настаивал киевский князь,
– Можно и посидеть, – отвечал младший князь, – отведать, что предложишь.
– Заодно и поговорим, – словно бы обрадовался Святополк. – По-семейному, по-братски. Бояр своих отпусти, им в иной палате стол накроют, с моими мужами побудут.
– Можно и отпустить, – согласно кивнул Василько.
Святополк щелкнул пальцами, веля гридину проводить теребовльских бояр.
– Я в иную палату не пойду, – хмуро отказался Кульмей.
– Я не дитя, чтоб меня опекать, – осадил его князь. – Ступай, друже, куда укажут.
Поколебавшись, затем коротко поклонясь, боярин с оглядками пошел за остальными.
– Что это он боится за тебя в моем доме? – киевский князь сделал вид, будто ему оскорбительно такое отношение.
– Кульмей нынче не с той ноги встал, – умехаясь, сказал Василько, – с утра на все ворчит.
В малой трапезной палате, куда пришли князья, было полутемно и пусто – окно закрыто решетчатыми ставнями, и ни угощения на столе, ни прислуживающих холопов, ни ключника, взирающего на порядок. Удивившись тому, что его как будто не ждали, Василько сдержанно поздоровался с Давыдом Игоревичем. Волынский князь с угрюмым видом сидел на лавке и даже не встал при появлении хозяина с гостем.
– И тебе того же, – через силу ответил Давыд на пожелание здравствовать, – коли не шутишь.
– Шучу, – поддел его Василько.
– Ну так и я пошутил.
Давыд был мрачен, говорил глухо. На теребовльского князя он смотрел косо и будто бы с неким ужасом, словно видел перед собой нежить и притворялся, чтоб она не тронула его.
Василько сел, а Святополк так и остался стоять.
– Ну, – он гостеприимно, но неуклюже развел руки, – как-то так. – И в упор воззрился на Давыда. – Пойти, что ли, распорядиться…
Киевский князь ушел из трапезной, оставив их вдвоем с гридином у двери.
– Что так хмур, Давыд? – попытался затеять беседу Василько. – Чрево болит или зубами маешься?
– Хвораю, – хрипнул тот, отведя в сторону очи.
– Хворому и жизнь не в радость, – согласился теребовльский князь и неожиданно предложил: – Пойдешь со мной на рать в ляшские земли?
– Куда мне, – не заинтересовался Давыд.
– Мороз нынче ударит, – не зная, о чем еще говорить, скучно молвил Василько.
– А где брат? – будто очнувшись, спросил Давыд у гридина.
– Кажись, в сенях, – прислушался отрок.
– Пойду позову его.
Давыд, сгорбив плечи, вышел. Напряжение, висевшее в воздухе, передалось и теребовльскому князю, но он продолжал сидеть как ни в чем не бывало. В злоумышление обоих дядьев против него Василько Ростиславич не верил, а странности их поведения относил к недавней еще непримиримости. Нелегко ведь человеку переменять
Задумавшись о былом, Василько не заметил, как исчез и гридин, а дверь оказалась закрыта. Из сеней внезапно донесся сдавленный вопль: «Князь!.. Тебя обманули!» Василько узнал голос Кульмея. В один миг он был у двери и безуспешно ломился в нее. Шум борьбы смял в сенях крики.
– Святополк! – в гневе воскликнул князь. – Ты предал меня! Да будет теперь между нами крест Господень, который ты переступил!
Бросившись к окну, он распахнул створки и стал дергать окованные медью ставни. Но их заранее замкнули снаружи. Спасения не было.
Возня в сенях прекратилась. Василько снова попытался сломать дверь, но та сделана была крепкой.
– Не буянь, княже, – вдруг раздалось с той стороны.
– Кто это?!
– Стража. Велено тебя стеречь. Не рви жилы понапрасну, княже, – добродушно посоветовали ему. – Все равно не убежать тебе.
– Что сделали с моими боярами?
– Сонным зельем опоили, а одного так успокоили. Не боись, княже, живым оставили, только вервием связали. Всех на телегу погрузят да свезут подалее от Киева. Там отпустят.
– Что со мной делать хотят?
– Откуда нам знать. Мы кмети простые, в княжьи дела не лезем.
Обхватив руками голову, Василько опустился на лавку.
– Воистину, кого Бог хочет наказать, того лишает разума, – в холодном отчаянии проговорил он.
…Молва о том, что на Святополковом дворе предательски схвачен и заточен теребовльский князь, огнем разошлась по Киеву в тот же день. Шила в мешке не утаишь: что знает княжья младшая дружина, то знают все, включая баб и холопов. Пока Святополк, созвав бояр на совет, рассказывал им, как хотел убить его Василько, сговорившись с Мономахом, и как собирался присвоить себе его города, на вечевой площади таяло пронзительным звоном подмерзшее било. Веча в Киеве не созывали уже четыре с лишним года, с самой смерти предыдущего князя. Горожане, соскучившиеся по горлодерству, не медля бросали то, чем были заняты, и шли на зов. На конях подъезжали отроки из боярских усадеб, житьи люди – купцы, богатые мастеровые. На своих двоих прибегала чернь.
О небывалых на Руси любечских клятвах князей только бирюк или глухонемой не вел в последние дни разговоров. Даже дурни трепали языками, умным же людям и подавно было о чем порассуждать. И вдруг – не успел еще остыть тот крест, целованный шестерыми князьями, согретый их дыханием, как один из них оказался в плену у другого. Мало того, повержен восхищавший многих своим храбрством теребовльский князь, а ненавидимый – тоже многими – Святополк торжествует.
Вече тревожно гудело, чувствуя надвинувшуюся на Киев беду.