Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Шрифт:
…Вашей Светлости нижайший слуга Александр Суворов
Громкий стук в ворота заставил всех насторожиться. После короткой паузы он повторился с еще большей требовательностью. Кто-то барабанил кулаками, а затем чем-то металлическим.
— Выгляни, Христофор, кого черт принес, — попросил Булгаков драгомана Панайдороса. — С утра покою нету. Небось турок какой-нибудь: нахально барабанит. Коли так, спроси, чего ему надо.
Панайдорос неторопливо спустился вниз. Послышалась гортанная речь, больше похожая на перебранку. Через
— Он говорит, что вашу милость вместе с господином Кочубеем немедленно требует к себе сам садразам, великий везир. И лошадей ихних прислал с охраною.
Булгаков заметно встревожился при упоминании о лошадях и охране. Прежде такого не бывало — ездили на своих лошадях, да и без охраны.
— Стряслось у них там что? Ты спроси его, отчего такая срочность.
Панайдорос забормотал по-турецки и, выслушав ответ, пояснил:
— Он ничего толком не знает, но говорит, что случилось что-то чрезвычайное, Порта-де переполошена, чиновники бегают туда-сюда, сам садразам сердит.
— Не нравится мне это, — пробормотал Булгаков, — ох не нравится. Только третьего дня отвез министрам дачи…
Долгожданный тюк с деньгами и мехами ехал в Константинополь долго — не ехал, впрочем, а плыл на российском военном корабле, который подвергся строгому против обычного досмотру. Капитан сказал, турки-де сильно осерчали, не хотели пущать, была долгая перебранка, наконец уступили, узнав, что груз для посла и везира.
Всех чиновников основательно подмазали, почти ничего не оставили на крайний случай: садразам получил связку отборных соболей, рейс-эфенди, его заместитель, ведавший иностранными делами, — кошель с дукатами, по-турецки мешок, кяхья-бей, правая рука великого везира, — куньи меха, остальным чиновникам Порты по малости, но тож солидно.
Получили и медали, отчеканенные по случаю шествия. На одной был профиль государыни, карта шествия и надпись: «Путь на пользу». На другой — тож Екатерина и текст: «В 25 лето царствования, 1787 году». Не обошлось и без медали в честь Потемкина. Тож профиль и по окружности: «Князь Г. А. Потемкин-Таврический». В этом «Таврический» и была вся суть.
— Медаль — что! Государыня пожаловала ему сто тысяч рублей, — не без зависти сказал Булгаков, — пишет мне о неизреченной к нему милости. И опять напоминает, дабы старался изо всех сил умаслить верхушку, война-де сейчас не ко времени. А когда она ко времени? У него, однако, своя мерка: даешь Царь-град — и все тут.
Турок прислонился к притолоке и, как видно, решил ждать.
— Скажи ему, что мы приведем себя в порядок и скоро спустимся, пусть дожидается там, — повернулся Булгаков к драгоману. И затем, оборотясь к Кочубею, повторил: — Придется ехать, Виктор Павлыч, однако предчувствую некий подвох от турок.
— Беспременно подвох, — согласился Кочубей, — иначе свою стражу не послали бы.
Надо было облачаться в мундиры со звездами, как того требовал этикет, а это была канительная процедура — они в своей резиденции хаживали в исподнем, ибо стояла одуряющая жара.
Наконец они были готовы и стали неторопливо спускаться вниз. В посольском дворе
— Ишь ты, какие строгости, — заметил Булгаков. — Худо наше дело.
— Бог не выдаст — свинья не съест, — отозвался Кочубей. — Не робей, Яков Иваныч, наш-то Бог ихнего одолеет.
— Кабы так, да не больно-то я на Бога надеюсь. Бог-то Бог, а сам не будь плох.
Оба взгромоздились на лошадей и тронулись шагом. Двое стражей ехали впереди, двое позади. Булгаков и Кочубей быстро взмокли в своих мундирах. Улицы были узки и завалены нечистотами, в которых копались единственные санитары — бродячие псы.
Конвоиры перешли было на рысь, но потом осадили коней, оскользавшихся все чаще и чаще — они не были подкованы. Наконец они подъехали к зданию Высокой Порты — турецкому кабинету министров.
Сипахи приняли у них лошадей и повели за собой в том же порядке — двое впереди, двое позади. Великий везир — садразам Коджа Юсуф-паша пребывал в ожидании. Он был не один: по левую руку сидел рейс-эфенди.
Булгаков и Кочубей поклонились ниже обычного и прижали руку к сердцу в знак полного почтения. Они приготовились к худшему, но начало его не предвещало. Их пригласили сесть и подкатили столик с шербетом и дымящимся кофием. Драгоман его высокопревосходительства позволил себе пошутить: при таком солнце звезды на их груди могут запроситься в небеса.
Многосмысленная шутка? Что за ней последует? Напряженность не оставляла обоих, нечто неопределенное и непонятное как бы повисло над ними. Можно ли ждать чего-нибудь доброго? Ни в коем разе! Стало быть, надобно готовиться к худому. Насколько оно будет худо и неожиданно, вот вопрос.
Последовали традиционные осведомления о здоровье. Детей? Жен? Что сообщают из Петербурга? Каково здоровье императрицы?
— Ее величество возвратилась из своего путешествия, — буркнул Булгаков, обозлясь про себя: чего тянут, заговорили бы о деле! Притворяются, будто не знают о возвращении государыни. Все они знают, все им известно.
— Довольна ли императрица? Приглянулись ли ей те места, которые она посетила? — продолжали выспрашивать хозяева.
— Обо всем этом в газетах писано, — почти огрызнулся Яков Иванович. Вот азиаты чертовы, прямо-таки издеваются!
— Мы ваших газет не читаем, — отвечал садразам. — Вы нам своими словами скажите.
— Должно быть, довольна. Мы на сей счет никаких сведений не имеем.
— Как не имеете? — осклабился везир. — Известно нам, что князь Потемкин состоит с вами в переписке.
Яков Иванович едва не взорвался. Ну азияты, ну изверги!
— Переписка эта деловая, — сдержав себя, ответил он, — и чувствований государыни она не касается.
— Не всегда деловая, не всегда, — продолжал испытывать его на этот раз рейс-эфенди.
«Как же так? — лихорадочно соображал Булгаков. — Ведь не почтою — дипломатическим курьером доставляются письма. Неужто его отлавливают и вскрывают пакеты? Да нет, не может того быть. Я каждый раз освидетельствую печати самым тщательным образом. Волос в печать заделан, снять ее нельзя, его не повредив. Все бывает цело… Смутить меня хотят, шантажируют. Не поддамся!»