Сибирь и каторга. Часть первая
Шрифт:
Остроумный на словах, находчивый и ловкий на деле, умевший перенести страсть к иносказательным выражениям и искусственному воровскому языку и в песни свои, Иван Осипов Каин рассказ о своих похождениях изложил письменно и пустил в народ. Изуродованная переписчиками тетрадка попалась в руки некоего "жителя города Москвы Матвея Комарова", который, по своему разумению, передал рассказ и издал его в печати три раза (в 1773, 1778, 1784 годах). В 1755 году над Каином снаряжена была следственная комиссия при Сыскном приказе, и издатель его песен и похождений (Комаров) видал там и слыхал его лично. "Каин, по благодеянию секретарскому, содержался в Сыскном приказе не так, как прочие колодники, и, имея на ногах кандалы, ходил по двору и часто прихаживал в передние Сыскного приказа и тут с подьячими и бывшими иногда дворянами вольно разговаривал. Рассказывал он свои похождения бывшему тогда в том приказе дворянину Фед. Фомину Левшину". Будучи сыщиком, он проворовался на сыскных делах до того, что уворовал даже чужую жену. Его судили и присудили выбрить кнутом, положить клейма, вырвать ноздри и сослать в каторжные работы в Рогервик, а оттуда в Сибирь.
Сибирь с его легкой руки не переставала, по образцам и примерам, давать из удалых разбойников авторов тюремных песен. Страшный не так давно для целого Забайкалья разбойник Горкин не менее того известен был как отличный песельник и юмористический рассказчик. Живя по окончании срока
Известный малороссийский разбойник Кармелюк был также поэтом и автором не разбойничьих, но элегических песен, сложенных на родном ему языке. Он «шалил» на Волыни, долго не давался в руки властей и, наконец, убит был своею коханкою, которая подкуплена была соседним помещиком. [90]
Ой ты, Кармелюк, по свету ходишь,Не едну дивчину с ума сводишь,Не едну дивчину, не одну вдовуБелолицу, румяну ще-й черноброву!Ой ты, дивчина, ты чорнявая,Ой де-сь ты мине приваду [91] дала?Бо дай ты так знав з синей до хаты,А як знаю чим чаровати:Ой у мене чары оченьки кари,А в мене отрута [92] в городе рута!Пишов Кармелюк до кумы в гости,Покинув платья в лесе при мосте:— Ой, кумцю, кумцю, посвоимося, [93] — Дай горилочки да напиемося."Ой раду, раду, ходим до саду,Нарвемо грушок повен хвартушок, [94] Сядемо соби под яблонею,Будем пити мед за горелкою,Прийде, чорнява, пидем гуляти!"— Скажи ж, дивчина, як тебе звати,— Що б я потрапив [95] до твоей хаты!"А мене звати Магдалиною,А моя хата над долиною,А моя хата снопками шита [96] Прийди Кармелюк, хочь буду бита,Хочь буду бита — знаю за кого:Пристало серденько мое до твого!"Ой сам я дався з света сгубитиЩо я и сказав куле [97] святите.Сама ж ты дала до двора знати,Шоб мене вбили у твоей хате!90
{1 На Волын и об этом событии рассказывает народная песня:
91
Приманку, приворотное;
92
отрава
93
будем свои
94
передник
95
нашел путь
96
обложена связками (обыкновенно коноплями);
97
пули
Стихи 6-11 разговор с девушкой; Кармелюк идет к куме, у которой были тайные свидания его с девушкой; ст. 14–21 — разговор с кумою; ст. 22–29 — разговор с девушкою в доме; ст. 30–33 — песня от лица Кармелюка, жившего, по народному преданию, в начале нынешнего столетия. По образцам прошлых веков и по обычаям времен колиевщины, песня эта также намекает на гайдамака-характерника, знавшегося с нечистою силою и умевшего зачаровывать направленные на него пули. Освящать пули в противодействие чарам было в обычае у казаков времен колиевщины.}
В сибирских тюрьмах также сохранилась одна хорошая песня его, без сомнения, оставленная самим Кармелюком, так как он в Сибири был и отсюда убежал разбойничать на Волыни. На Волыни сохранилась о Кармелюке такая песня в народе:
Повернувся я з СибируНе ма мине доли.А здаеться, не в кайданах,Еднак же в неволе и т. д. (См. ниже.)Нам самим лично удалось видеть на Карийских золотых промыслах ссыльнокаторжного Мокеева, сосланного за грабеж и отличавшего в себе несомненно поэтическую натуру, высказавшуюся и в жизни на воле, и в жизни на каторге и даже выразившуюся в порывах к стихотворству. Ему заказана была песня на отправление эскадры для приобретения Амура, и муза Мокеева, вдохновляемая шилкинскими картинами и руководимая аккомпанементом торбана, бубна, тарелок и треугольника, высказалась в большой песне, которая начинается так:
Как за Шилкой за рекой,В деревушке грязной,Собрался народ простой,И народ все разный.А кончается:
Вдруг раздался песен хор,Пушек залп раздался,И по Шилке, между гор,ФлотПесне этой не удалось удержаться у казаков (придумавших про Амур иную песню, совсем противоположного смысла и настоящего склада), но нет сомнения в том, что Мокееву немудрено было соблазнить каторжных теми своими песнями, которыми приладился он к общему настроению арестантского духа, т. е. когда его муза снисходила до сырых казарм и тяжелых работ или хотя бы даже и до купоросных щей. Арестанты, как мы видели, невзыскательны и в ущерб настоящим народным песням привыкли к тем, которые нуждаются в торбане и трескотне тарелок; вкус давно извращен и поэтическое чутье совсем утрачено.
Вот для примера песня, пользующаяся особенною любовью тюремных сидельцев не только в России, но и в Сибири, песня, распространенность которой равносильна самым известным и любимым старинным русским песням. Столичные песельники в публичных садах и на народных гуляниях, известные под странным именем "русских певцов", вместе с цыганами представляют тот источник, из которого истекает вся порча и безвкусие. Здесь же получил образование и автор прилагаемой песни, и здесь же выучились находить вдохновение новейшие творцы псевдонародных русских песен. Такова песня в целом виде и с более замечательными вариантами:
Ни в Москве, ни за Москвой,Меж Бутырской и Тверской,Там стоят четыре башни,Посредине Божий храм.(Или по-московскому и вернее:
В средине большой дом.)
Где крест на крест калидорыИ народ сидит все воры, —(Или: сидит в тоске.)
Сидел ворон на березе;(Или: Рыскал воин на войне,)
Кричит ворон не к добру: (или: на войну)"Пропадать тебе, мальчишке,Здесь в проклятой стороне,Ты зачем, бедный мальчишка,В свою сторону бежал? [98] Никого ты не спросился,Кроме сердца своего. [99] Прежде жил ты, веселился,Как имел свой капитал.С товарищами поводился,Капитал свой промотал.Капиталу не сыстало —Во неволю жить попал,Во такую во неволю:В белый каменный острог.Во неволе сидеть трудно.98
{1 В России поют:
Своей родины бежал.99
2 В России прибавка:
На кого же ты покинулМать родную и отца?(Или: Ты спокинул, ты оставил,Ты старушку свою мать,Отца свово старика!)(Или: Хороша наша неволя, да — )
(Но) кто знает про нее:Посадили нас на неделю —Мы сидели круглый год.За тремя мы за стенамиНе видали светлый день.Но не бось: Творец-Господь с нами,(Или: Бог-Творец один Он с нами),
Часты звезды нам в ночи сияли;Мы и тут зарю видали,Мы и тут (или: Лих мы здесь) не пропадем!Часто звезды потухали,Заря бела занялася,Барабан зорю пробил, —Барабанушко пробивал,Клюшник двери отпираетОфицер [100] с требой идет,Всех на имя нас зовет4."Одевайтесь, ребятенки,В свои серы чапаны!Вы берите сумочки, котомки,Вы сходите сверху внизГоворите все одну речь".Что за шутова коляскаПоказалась в городу?Коней пару запрягают,Подают ее сейчас, —Подают эту коляскуКо парадному крыльцу:Сажают бедного мальчишкуК эшафотному столбу.Палач Федька разбежался,Меня за руки берет;Становить меня, мальчишку,У траурного столба.Велят мне, бедному мальчишке,На восход солнца молиться,Со всем миром распроститься.Палач Федька разбежался —Рубашонку разорвал;На машину меня клали,Руки, ноги привязалиСыромятныим ремнем;Берет Федька кнутья в руки,Закричал: "Брат, берегись!"Он ударил в первый раз —Полились слезы из глаз.Он ударил другой раз —Закричал я: "Помилуй нас!"100
Вм. офицер — писарь с требыем идет, нам указы выдает, собираться скоро в поход.
(Дальше: "во неволю жить" и проч.
Или: "Жил бы, жил бы, веселился,Капиталец свой имел;Капиталец миновался,Во неволю жить попал.4 В России эта трагическая сцена размалевана иначе: