Сидящие у рва
Шрифт:
— Отвечай, или мы заставим тебя!
Он кивнул помощнику — высокому худому жрецу в темной одежде, тот приблизился с каким-то инструментом, тускло блестевшим в сиянии светильников.
— Вот это, — чернобородый снова встряхнул Нгара, заставляя смотреть на неведомый инструмент. — Это называется «отворитель правды». Знаешь, для чего он? Его накаляют на огне…
Амра страшно закричала, рванувшись вперед, но стражник был наготове: он повалил ее на каменный пол и ударил дубинкой.
Амра дернулась и замерла.
— Убери ее, — не оборачиваясь
Нгар кивнул. Да, он видел, как отец бил мать. Сначала кулаком, потом ногами, потом разбил о ее голову кувшин. Хихима было вступилась, но отлетела от удара в лицо и затихла за очагом.
Нгар не плакал. Он только присел в своей колыбели и глядел, приподняв голову над каменным краем.
Потом отец куда-то ушел. Хихима бросилась к матери, отерла ей лицо уксусом. Амра поднялась с пола и сказала:
— Побудь с Нгаром.
— А ты? — спросила Хихима.
— Я скоро вернусь.
Она вышла. Ее не было долго-долго, и Нгар уснул под убаюкивающее воркование Хахимы.
А потом — проснулся от страшного крика, нет, — рева.
В комнате было темно, и кто-то рычал и катался по полу, и выкрикивал ругательства, и сбивал на пол горшки и чашки.
Нгар заплакал, но его не было слышно. Тогда он вытер слезы и стал ждать, зажав уши руками. Сквозь ладони все равно были слышны грохот и рев, но было уже не так страшно. А когда наконец стало тихо, затеплился масляный светильник и раздался дрожащий голос Хахимы:
— Что ты сделала, женщина?..
— И что было потом? — спросил чернобородый. Он присел на корточки и сверлил Нгара пронзительным взглядом.
— Потом мама сказала, что мы уезжаем. Мы вышли и пошли по деревне. Было темно и тихо. Потом мы пошли по горам, и через лес. Мама плакала, а после перестала…
— Значит, — задумчиво сказал чернобородый, — ты не видел, как она это сделала… Жаль. Но и этого вполне достаточно. Есть показания твоей бабки. А теперь… — Он обернулся к помощнику, который, стоя за высоким маленьким столиком, что-то чертил тростниковой палочкой. — Ты все записал?.. А теперь и твои, мальчик.
Он повернулся к помощнику.
Нгар потряс его за рясу и спросил:
— А где моя мама?
Чернобородый не слышал, он просматривал записи.
— Где моя мама? — крикнул Нгар.
Жрец удивленно взглянул на него.
— Твоя мать совершила черное дело, за которое строго наказывают, — терпеливо сказал он.
— Но ты же сказал, что я буду с ней!
Жрец ухмыльнулся:
— Разве ты хочешь, чтобы тебя сбросили в пропасть? В страшную, темную пропасть!..
Он отвернулся было, протягивая записи помощнику, и в этот момент Нгар обеими руками вцепился в руку жреца, потянул вниз и вонзил зубы в запястье.
Жрец взвизгнул по-бабьи, стал сначала стряхивать, а потом отрывать Нгара, по ладони его стекала кровь и заливала упавший на пол лист тростниковой бумаги…
— В клетку его! Выставить на солнце! Не давать воды!.. — визжал чернобородый, а потом, взглянув на залитый кровью протокол, внезапно побелел и со стоном рухнул на пол.
Подоспевший стражник схватил Нгара за шею, пригнул… И Нгару стало так больно, что он полетел во тьму.
Клетка была выставлена у стены, разделявшей Верхний и Нижний город. Стражникам было лень торчать на солнцепеке, охраняя Нгара, и они уходили в тень, оставляя пленника в окружении нищих.
Нищие всласть отдались новому развлечению. Они совали палки в щели между досками. Они мочились в эти щели, приговаривая:
«Пить хочешь, волчонок? Пей!».
Не лучше относились к Нгару и горожане, которым нищие с удовольствием рассказывали о его преступлениях:
— Это тот самый ублюдок, чья мать зарезала мужа, а потом хотела сварить его. А может быть, и сварила, и накормила своего ублюдка мясом его собственного отца — иначе с чего он такой звереныш? Знаете, что он сделал? Он хотел заживо сожрать человека, ревностного слугу справедливости Аххура, который вывел на чистую воду эту тварь в женском подобии!.. Да вот идет сам Аххур, посмотрите на его раны!
Бледный Аххур в своей темно-коричневой рясе с рукой, привязанной к груди, торжественно приближался к клетке, молился с помощью одной руки, обратясь лицом к храму Аххумана, а потом совал в клетку кусок вареной требухи. Затем снова шептал слова молитвы и удалялся, провожаемый возгласами торговок: «Воистину, слуга справедливости! Благородный, добрый человек!» Торговки, конечно, не знали, что требуха была пересоленной, и после еды Нгар испытывал такие жуткие муки жажды, что готов был пить что угодно — лишь бы побольше.
Правда, раз в день стражник давал Нгару воды: отпирал дверцу и ставил в клетку глиняную чашу. Делал это с опаской — боялся, что звереныш мог оттяпать ему пальцы, а то и всю руку.
И совсем уж редко, поздно вечером, когда расползались нищие и клетку при этом охраняли знакомые стражники, к Нгару приходил юный жрец Амма, быстро просовывал в щели хлебцы, сыр или фрукты, лил воду из кувшина — так, чтобы Нгар успел напиться, — и быстро уходил. Иной раз перепадало и от сердобольных горожанок, а то и паломников.
Сколько времени так продолжалось, он не мог сказать. Он смутно помнил, что его клетку, наконец, перевезли в темницу, в которой он страдал уже не от жары, а от холода.
А потом наконец Нгара вывели на свет. Какие-то полуголые люди надели ему на шею тяжелое кольцо и привязали к высокой арбе.
Арба покатилась, и Нгар побежал следом: его продали в рабство паломнику из Зеркальной долины. Нгар запомнил бесконечную дорогу, и еще — голод, жажду, ругань, пыль, и пот.