Сильвин из Сильфона
Шрифт:
За этим занятием его застал призрак Капитана. Он вышел из ровной стены, встал напротив Сильвина, насвистывающего марсельезу, и, приветливо гримасничая, сделал все, чтобы обратить на себя внимание.
Сегодня Капитан был более материален, чем вчера, по крайней мере, несмотря на яркое солнце в окне, не так просвечивал. И все же он оставался фантомом, поскольку все формы его — крупное тело, лицо с мясистым носом, шарообразный живот — колыхались, словно марево, и время от времени обесцвечивались. Он был одет, как накануне, вернее, совсем не одет, не считая фуражки и полотенца, и Сильвин машинально подумал о том, что привидениям, должно быть, не
Сильвин подал знак, чтобы вошедший обождал, пока он не закончит записывать мысль, а потом отложил ручку и вновь придирчиво оглядел потустороннего посетителя. Маленькая дырочка во лбу с запекшейся вокруг нее кровью подтвердила вчерашнее предположение: это призрак давно убитого человека.
Сильвин. Что ты от меня хочешь?
Капитан оживился и принялся многословно отвечать, но Сильвин не услышал ни звука. Он попробовал читать по губам, но не разобрал ни слова, будто бывший приятель Германа обращался не к нему, а нашептывал в небеса неведомые мантры.
Сильвин. Постой, попробуй объясниться жестами!
Капитан угодливо заморгал и, заметив, что Сильвин нахмурился, сложил ладони на груди, умоляя его не прогонять, Христа ради выслушать! Затем он составил многоярусную череду довольно внятных жестов, которые можно было дешифровать примерно так: он исключительно счастлив, что Сильвин его видит, что за все время после смерти это первый контакт с живым человеком и что вообще он всегда искренне любил Сильвина и считал его едва ли не лучшим другом. Он (Капитан) в последние месяцы пережил такое, что представить обыкновенным сознанием просто невозможно, и в данный момент самое несчастное существо на свете — эфемерное, бесправное, нетрудоспособное — всего лишь привидение.
Сильвин. Но чем же я могу тебе помочь? Учредить приют для бездомных призраков?
Наш тенор замахал руками, показывая, что не смеет и мечтать о такой трудоемкой услуге, а хочет лишь самую малость — отомстить убийце за свою безвременную погибель. Для этого он здесь и задержался, хотя дел у него в новой ипостаси невпроворот.
Сильвин. Ты хочешь, чтобы я помог тебе наказать Германа?
Капитан радостно закивал.
Сильвин. Но мне казалось, что в собственной смерти ты виноват сам. Разве не ты предал Германа, чтобы занять его кресло предводителя? Не говоря уже о том, что косвенно в случившемся виноват и я, поскольку помог Герману вывести тебя на чистую воду. Не значит ли это, что, расправившись с ним, ты захочешь отомстить и мне?
Сильвин был безжалостен, и Капитан даже присел от страха. При жизни этот субъект, обладая от природы мужественной внешностью и героическим взглядом, грешил манерами отважного мореплавателя, готового укротить любой шторм, но теперь стал самим собой — ничтожной заблудшей душонкой, третьеразрядным шутом, ходячим покойничком из черных комедий, которого оставили здесь на потеху живым. При жизни он презирал Сильвина даже больше, чем тот презирал себя сам, но теперь готов был целовать ему ноги, выказывая в разговоре с ним такие безупречные ужимки раболепия, что никакому видавшему виды подлизе и не снились.
Какие жалкие душонки! — подумал Сильвин. — Что Герман, что Капитан. Оба безумца существуют только одним — желанием поквитаться с врагами, хотя первый, судя по теперешним его глазам и с учетом изменившихся обстоятельств, не протянет и полгода, а другой вообще мертв, и все равно — туда же!
И вдруг он поймал себя на обжигающей мысли, что на самом деле и сам больше всего на свете жаждет мести,
Сильвин. Ладно, шучу. Я помогу тебе. Но сначала ты должен искупить передо мной свои грехи. Поработай на меня, а там посмотрим.
Призрак рухнул на колени в крещендо глубочайшей признательности.
Сильвин. Запомни: с этой минуты ты принадлежишь мне и будешь делать только то, что я тебе прикажу. И не дай тебе Бог оступиться!
Сильвин всем своим видом показал, что аудиенция закончена. Капитан мелко закивал в знак безоговорочного консенсуса, поднялся с колен, но уходить не спешил, а попытался что-то спросить, разыграв перед новым работодателем изощренную пантомиму.
Сильвин. Что тебе еще? Ты, наверное, хочешь узнать, какое будущее написано в твоих глазах? Вынужден тебя разочаровать — твои глаза абсолютно пусты…
Запись 3
Первые же шаги Сильвина подтвердили обоснованность его притязаний на лидерство в шайке. Хорошо ориентируясь в делах столичных, он отправил орангутангов Германа навестить нескольких нечистоплотных коммерсантов, которые ранее платили за крышу мистеру Colgate и после его гибели находились в некоторой растерянности. Сильвин был в курсе того, что улыбчивый кабальеро скрывал эти контакты от Мистификатора, игнорируя общак, действуя на свой страх и риск, поэтому был уверен, что пока этих богатеньких проходимцев никто не пытался вновь пощипать. Подробно проинструктированные, новоявленные Робины Гуды сыграли свою роль достаточно убедительно, выдав себя за правопреемников мистера Colgate, и вернулись с такой добычей, какой Герман порадовался бы и в те времена, когда неудержимо процветал.
В следующий раз Сильвин приказал купить на вырученные деньги акции малоизвестной фирмы связи. В течение следующей недели, благодаря причудам биржевой фортуны, их стоимость выросла в двадцать раз, и это на фоне в очередной раз обрушившегося фондового рынка. Брокер, обеспечивший эту сделку, заработал состояние, а его разорившийся сослуживец впал в глубокую депрессию и вскоре сошел с ума.
Заработав первый капитал, Сильвин назначил своим подчиненным троекратное жалованье относительно стандартов Германа, плюс определил каждому ренту с какого-нибудь дела, чем окончательно всех растрогал. Вдобавок он распорядился нанять еще два десятка человек, самых отъявленных негодяев, поручив каждому свой фронт работ.
Несмотря на то, что Герман продолжал находиться на нелегальном положении, к нему потянулись бывшие его соратники и наемные громилы, с которыми он когда-то покорял город. А со временем, что-то прознав, некоторые заправилы криминального мира Сильфона сами стали приносить ему долю с выручки. Все тугрики Герман вынужден был жертвовать Сильвину, и делал это безоговорочно, но за глаза клеймил дурными словами и грозился когда-нибудь сыграть в керлинг его головой. Об этом Сильвину регулярно и с охотой докладывал единственный его бесплатный и никогда не отдыхающий работник, лучший соглядатай всех времен и народов — Капитан.