Символы. Песни и поэмы
Шрифт:
Когда б он знал, как ночью, в ожиданье
Зари желанной, Вера не могла
Сомкнуть очей, как утром на свиданье
Она с тревогой радостною шла,
И как его любила, как ждала
Шагов, знакомой серой шляпы, встречи,
Улыбки, ласк и тихой милой речи!
Шел ночью дождь, разросся мутный вал
Боржомки бешеной, и с громом мчал
Он трупы сосен, вырванных с корнями,
И
Струился пар над влажными лесами,
На солнце каждый лист блестел, дрожа;
Лазурь была туманна и свежа.
Вот подошел Сергей; спокойно, гордо
И вежливо ей руку протянул;
«На этот раз мое решенье твердо —
Я уезжаю вечером». Взглянул —
И вдруг лицо в смущеньи отвернул:
С такой наивной, робкою мольбою
Она глядела: «Милый, что с тобою?»
— «К чему притворство, Bеpa?.. Я вчера
Узнал, что вы не любите, забавой
Была любовь… Наскучила игра…
Ну, что ж, нам разойтись давно пора.
Расстанемся без объяснений; право,
Так будет лучше». Молча, побледнев,
Она встает… И в нем проснулся гнев.
И, опьяненный сладким чувством мести,
Он ничего не помнил, говорил
Наперекор достоинству и чести,
Остановиться не имея сил, —
Разрушил все, что прежде так любил,
Несправедливо, грубо и без цели;
И очи злобным торжеством горели,
Она спокойна; сомкнуты уста
Печально, строго. Ни одна черта
Не дрогнула в лице ее бесстрастном:
То мертвая, немая красота.
Когда ж Сергей пред этим взглядом ясным
И пред величьем бледного чела
Умолк, — она в ответ произнесла:
«Нам вместе жить нельзя, я это вижу.
Во мне вы ошибаетесь; но я
Любви до оправданий не унижу;
Скажу вам просто, сердца не тая,
Но и без клятв: чиста любовь моя.
Хотите верить — верьте; не хотите —
Удерживать не буду, — уходите.
Чего вам надо? — Власти надо мной?
В душе вы — деспот; но любви такой
Я не хочу, — неволя хуже смерти;
О, нет, из сердца вырву страсть, поверьте,
Но никогда не сделаюсь рабой.
Простимся». И не прежней робкой девой,
Она ушла надменной королевой.
Сергей на вечер тройку заказал.
«Тем лучше, я свободен…» — он шептал,
Укладывая вещи, и руками
Дрожащими из шкафа вынимал
Белье, и пледы
А в комнате так пусто и темно,
Сверчок поет, и дождь стучит в окно.
Слуга пришел с вечерним самоваром;
Сергей дал два рубля ему на чай;
И тот в восторге, с трогательным жаром,
Благодарил и кланялся: «Прощай,
Хороший, добрый барин! Приезжай
Опять в Боржом». Свеча во мгле мерцала
И одиночество напоминала.
Вдруг сделалось себя ему так жаль;
И безнадежною была печаль,
Как дождь ночной, унылый, однозвучный;
Казалась жизни сумрачная даль
Пустынею холодной, мертвой, скучной.
Он снова брошен всеми, одинок…
На старенький дорожный сундучок
Он сел… Хотелось умереть Сергею…
Сверчок умолк, и самовар потух…
Чуть слышалось жужжанье сонных мух…
И он подумал вдруг: «А что-то с нею?»
От этой мысли захватило дух,
И сердце сжалось: вновь оно любило,
С тоской отчаянья, с безумной силой!
Вдруг в двери легкий стук… Он отворил…
«Как, Вера… вы?» — пред ней он отступил.
Она под черной, длинною вуалью,
Вся бледная, дрожала; взор молил
О чем-то с тихой, робкою печалью.
«Прости, Сережа, мне, — я не могла…
Уж не сердись, мой милый, что пришла…»
Убитый, жалкий, ноги обнимая,
Края одежды, мокрой от дождя,
Он целовал и повторял, рыдая:
«Ты ль это, Bеpa?.. Недостоин я
Тебя, родная, деточка моя…»
И с беспредельным, жгучим состраданьем
Он грел ей руки влажные дыханьем.
Покорно, ослабев, все существо
В ней отдавалось нежности его
С доверием, как материнской ласке.
Она в тот миг, не помня ничего,
В изнеможенье, закрывая глазки,
Склонив головку бедную свою,
Шептала: «Господи, как я люблю!
Я слабая и жалкая, ты видишь,
Уж я тебе всем сердцем отдаюсь;
Ты можешь зло мне сделать, — не боюсь;
Ведь деточку свою ты не обидишь…
Люблю — и не скрываю, не борюсь…
А знаешь, шла я по лесной дорожке, —
Там сыро, страшно!..» — «Бедненькие ножки!..
Совсем холодные!» — Ее жалел
Он как дитя больное, со слезами
Лаская, ножки маленькие грел,
Как птенчиков озябнувших, руками