Скиталец в полях асфоделей
Шрифт:
Матвей находит пятый бокс, стучит кулаком, и открывает ему Слава. Из-за его плеча выглядывает Грелка; она улыбается и обнимает Матвея: «Как всё прошло?» – «Нормально». – «Выбрался без траблов?» – «Почти». Внутри бокса стоят раскладушки и старый диван, на котором со смартфоном в руках елозит скиталец Егорка. Из подсобного помещения выглядывает бородатый румяный мужик и приветствует Матвея.
– Саныч
– Не хочется, – морщится Матвей и садится рядом со скитальцем.
– Твоя мама лихо придумала, – говорит Грелка. – Здесь нас никто не найдёт.
Появляется Саныч, протягивает Матвею тарелку с дымящейся картошкой и тушёными кусками мяса. Матвей отнекивается, но Саныч непреклонен.
– Мамка твоя выдумщица, – говорит он, – этого не отнять. Приволокла мутанта, но я не против и вопросов лишних не задаю. Мы с ней такое дело вместе обстряпали, что любой из её родни или друзей может считать это место своим домом. Вот знайте, и оставайтесь, сколько надо.
– Можно у вас тачку бросить? – спрашивает Матвей.
– Да на скока хошь оставляй, всё под присмотром! – даёт добро Саныч.
– Папироску бы, – спрашивает Слава, и Саныч угощает его «примой».
– Двигаем завтра утром, – заявляет Матвей. – Теперь надо выспаться.
Слава смеётся, отдаёт честь, прикрывая копну волос ладонью, и скрывается в тамбуре, чтобы не дымить. Грелка обнимает Матвея и целует его в щёку, потом в шею. Скиталец наблюдает, причмокивает и зевает.
– Я соскучилась, – шепчет Грелка и прижимается к Матвею.
– А я устал.
– Могу расслабить.
– Не можешь.
– Спорим?
Матвей клюёт её в губы и отворачивается к спинке дивана.
– Что-то случилось? – спрашивает Грелка.
– Запарился, говорю ж.
– И всё?
Матвею хочется спать, ему нужно провалиться в сонную яму хотя бы до утра, чтобы ни о чём не размышлять. Как-то молниеносно и бесславно его солнечная жизнь, наполненная осознанным гедонизмом и нарочитой карикатурностью, превратилась в отжившие свой век декорации, в задник закрытого спектакля, которому пора на свалку.
>>>
Взошло сентябрьское мягкое солнце, и день устоялся безветренный, радушный. Ближе к обеду чуть покапало с набухших облаков, но быстро
Поля тянулись, вспаханные и голые, заросшие и покрытые водянистой пеленой, будто клеёнкой; чередовался пейзаж неохотно, но торопливой жизни поубавилось, и даже скот и дворовые собаки стали желанным ориентиром для уставших от монотонности глаз. Менялось и небо, окрашиваясь в серо-бурый, становясь чище и строже. На автозаправках местные с охоткой вступали в разговор, и не стеснялись обо всём расспрашивать, иногда чересчур нагло, во всех подробностях.
Большие города проезжали стремглав, не задерживаясь на осмотр достопримечательностей. В Ярославле красивый изгиб Волги, и набережная со Стрелкой, где проходят по выходным групповые занятия по йоге. Ещё обилие церквей и храмов, и Слава бы с радостью заглянул на берег реки и в парочку святынь, но времени, по заверениям Матвея, у них было в обрез. В багажнике скулил Егорка, и Грелка подкидывала ему конфеты и чипсы, чтобы успокоить и занять беспокойный рот. Но Ярославль удивил: на центральных улицах не было пробок и столпотворений, народ двигался спешно, перебегая от светофора к светофору. На белоснежном фасаде кремлёвской стены Матвей увидел огромное неумелое граффити «КПХ» с подтёками, намалёванное чёрной краской из баллона. Витрины бутиков зияли разбитыми фасадами, и некоторые уже забаррикадировали стальными пластинами; у KFC дежурили росгвардейцы, посматривая на компанию шумных подростков, заправлявшихся фаст-фудом. В Вологде картина была почти идентичная: притихший город, серые улицы и сгорбившиеся, озирающиеся люди. Троллейбусы, отъезжавшие от остановок, были закрашены технической жёлтой краской, но было заметно, что замазали символы «КПХ», нанесённые вандалами прямо на стёкла и входные двери. Ехали дальше, собираясь добраться до Каргополя, но Грелка уже клевала носом и попросила где-нибудь на выселках найти приемлемый отель. Матвей предложил подменить, но Грелка настояла на горячем душе и уютной постели.
Конец ознакомительного фрагмента.