Скопец, сын Неба

Юрченко Сергей

Она послушно пьет. Ее скорбь глубже, чем у сестры. С момента смерти Лазаря она начала свой траур, который не определяется ритуалами и не зависит от предписаний. Такой траур может длиться и три дня, и три месяца, но даже если он будет продолжаться три года, всегда остается чувство недостаточности чего-то. Достаточным было бы умереть вслед за тем, кого любил. Именно это чувство недостаточности испытывает Мария. Лазарь заменил ей отца и мать, пожертвовал для нее всем, но вот он умер, а она ест, пьет, видит живые сны и делает все, что обыкновенно делает человек. В чем же тогда горе? Девушке хочется принести какую-то большую жертву в память о брате. Конечно, ей не приходит в голову

идея самоубийства. Она слишком греховна и ужасна. Но Мария, недовольна собой, словно совесть ее не чиста. Она не знает, что ей делать со своей жизнью. Рассудок говорит ей, что она должна выполнить последнее желание любимого Лазаря. Он хотел выдать ее замуж и лишь потом уйти в Кумран на затворническую жизнь. Но совесть девушки против этого. Счастье ей кажется изменой в отношении скорбной памяти о брате. Она хочет поговорить об этом с Иисусом. Он мудрый и добрый, он даст ей правильный совет. Мария загадывает: как скажет учитель, так она и поступит. Скажет, выходи замуж, она согласится на свадьбу. Скажет, оставайся в девстве, она расторгнет помолвку. Девушка вопросительно смотрит на Иисуса.

– Говори, Мария, - предлагает он, видя, что она хочет о чем-то спросить его.

– Потом, учитель. Мне нужно поговорить с тобой.

– Хорошо, дитя.

Общая скованность первых минут проходит. Марфа принимается хлопотать на дворовой кухне у очага об обеде для одиннадцати мужчин. Гости расслабляются за столом, разбредаются по двору. Петр берется помочь Марфе. Он разжигает костер под котлом. Рядом стоит печь, в которой пекут хлеб. Юный Иосиф забрасывает в ее зев хворост и сухой тростник для растопки. Петр ему дружески подмигивает и помогает разогреть эту пекарню. Одному их них явно не хватает сына, другому - отца. Они быстро становятся приятелями. Марфе это приятно. Она здесь же, на столе месит тесто, закатав рукава на крепких, полных руках, и одергивает с улыбкой расшалившегося сына:

– Иосиф, не приставай к Симону - Петру.

– А почему вас зовут Петром? - тут же спрашивает мальчик.

– Так меня прозвали рыбаки на Галилейском озере.

– Почему?

– Не знаю, - чуть смущенно отвечает Петр. - Просто прозвали.

– Наверное, Симон - надежный, твердый в слове человек, - подсказывает вдруг Марфа, очевидно, прислушиваясь к их разговору.

Рыбак удивленно смотрит на нее. Женщина виновато улыбается и утирает лицо, оставляя след муки на щеке.

– Вы запачкались, - говорит ей Петр.

– Да? Где?

– Вот здесь, на щеке.

Марфа мило склоняет голову и трется щекой о свое плечо, траурный платок сбивается на ее голове, обнажая густые волосы. В этот момент, глядя на эту молодую, приятную женщину, Петр вдруг осознает, что хотел бы быть ее плечом. Точнее, она могла бы вот так просто прислоняться щекой к его плечу, сложись их жизнь иначе. И вместе с этой грешной мыслью к нему приходит твердое убеждение, что они прекрасно поладили бы друг с другом. Очевидно, то же чувствует и Марфа. Между ними что-то происходит. Они, словно две платоновские половины одного целого, которые вдруг узнали друг друга, испытывают взаимное влечение вопреки всем нормам и рассудку.

– Теперь хорошо,- уверяет ее Петр, когда она показывает ему чистую щеку.

Мальчик трогает забывшегося рыбака за руку и спрашивает:

– Вы плаваете по морю?

– Да.

– На корабле?

– На лодке с парусом.

У мальчишки глаза загораются.

– Когда я вырасту, тоже буду моряком.

– Ну, уж нет!
– заявляет Марфа. Под парусом утонул ее муж.
– Моряком ты не будешь!

– Почему, мама?

– Нет и все! Это опасно.

– Так?
– спрашивает он Петра.

–

Да, опасно.

– Но ведь вы плаваете!

– Ну, я, - Петр задумывается.
– Отец мой плавал, дед плавал, вот и я плаваю. Мы привыкли к этому.

– И я привыкну.

– Ты привыкнешь, а вот твоя мать - нет. Так, Марфа?

– Спасибо, Петр, - называет она его непривычным ей прозвищем и переводит строгий взгляд на сына.
– Никаких парусов.

Иосиф покорно кивает головой. Он никогда не видел моря, в котором погиб его отец, и его тянет к морю, как Марию - на могилу брата. Петр продолжает бессознательно следить за руками Марфы, он видит ее разрумянившееся от работы лицо, капли пота на ее лбу от жары печи. Ему нравятся ямочки на ее обнаженных локтях, ее сильные пальцы в муке, ее широкий стан, ее запах. Никогда Цилла не вызывала у него таких чувств, он лишь умилялся и жалел эту крохотную, беззащитную женщину-ребенка, с которой в конце концов так нехорошо расстался. Марфа же подобна ему: статная, крепкая как кариатида, которой не нужны защита и умиление, но только достойный мужчина. Петр чувствует, что ему лучше убраться от греха подальше. Он помнит фразу Иисуса о том, что прелюбодейство начинается с взгляда.

– Давай я сделаю тебе лодку из дощечки, - предлагает он Иосифу, - поставим на нее парус, и будешь пускать ее в чане с водой или в ручье. Хочешь?

– Хочу.

– Тогда поищи какую-нибудь дощечку.

Петр принимается за работу. Вооружившись ножом, он обрабатывает кусок дерева, придавая ему форму лодки, строгает мачту из щепки.

Все гости предоставлены самим себе. Иисус по-прежнему сидит с Марией и о чем-то отечески с ней говорит. Так он раньше говорил с Иоанном, но теперь Иоанн, чувствуя себя лишним, уходит с Иаковым, Андреем и Симоном кананитом в дом на отдых. Матфей устроился на углу стола с подарочным свитком Геродота и погружен в чтение. Братья-близнецы с бар-Толомеи заняли дворовое ложе и там продолжают обсуждать смерть Иохонана и судьбу их общины. Иуда куда-то исчез.

Марфа раскатывает тесто, варит похлебку, готовит закуски. Она не успевает за всем усмотреть и в сердцах поворачивается к столу.

– Иисус, или тебе нет нужды, что я тут разрываюсь у печи, а Мария беседует с тобою? Пусть встанет и поможет мне.

– Марфа, Марфа, - улыбается Иисус, - о многом ты хлопочешь, а нужно мало. Все хочешь успеть, а не успеешь.

– Разве я для себя хлопочу?
– сердится она.
– Я для всех стараюсь.

– Набирает себе человек забот, будто кто его заставляет, а потом сердится. Присядь и ты.

– А обед сам сварится? А хлеб сам испечется?

Петр оставляет свое новое ремесло и прислушивается к их разговору. Он согласен с Марфой. Мальчишка теребит его за рукав.

– Принеси кусок холстины на парус, - шепчет он ему и продолжает слушать.

– Именно так думает человек, добровольно взвалив на себя ношу, - говорит меж тем Иисус.- Никто не принуждал его к этому, но он, сделав это по собственному желанию, хочет, чтобы и его близкие поступили так же.

– Это справедливо, - возражает ему женщина.

– Справедливо? Дело в том, что чем тяжелее ноша человека, тем больше он хочет справедливости. Но знаешь, Марфа, иногда человеку достается такая ноша, которую другим просто не унести. Несет такой человек свой груз и молчит. А если бы захотел справедливости, то придавил бы насмерть другого своим грузом. Вот и вышла бы его справедливость смертью. Кому много дано, Марфа, с того много спросится.

– С тобою, Иисус, невозможно спорить! - сердится женщина. - Ты простое превращаешь в сложное. Тебя послушать, так одному и делать ничего не надо, а другому мучиться за всех.