Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Ах, ваше величество, вы даже не представляете, какой вы чудесный человек.
— Ладно, ладно. Пей, Казимирский.
— За ваше здоровье, государь.
Отпустив обалдевшего от счастья пана Казимирского, Дмитрий призвал Гаврилу Веревкина. Сунул ему перехваченную грамоту:
— Прочти-ка.
— Ух ты! — только и смог сказать тот, прочтя письмо.
— Надо, Гавря, ковать железо, пока горячо. Езжай к воеводе, скажи, что царь приглашает его вечером на ужин для разговору с глазу на глаз, без посторонних.
Тут же обговорили
— Да ребят-то подбери надежных.
— О чем ты говоришь, государь? Есть у меня такие.
Воевода Скотницкий был польщен приглашением к царскому столу: «Ценит меня государь, коль советоваться хочет с глазу на глаз». По такому важному случаю оделся пан Скотницкий в новый кунтуш, нафабрил пышные усы. В царской передней приняли у воеводы шубу, шапку, проводили до государевой горницы.
Там стол был уставлен закусками, корчагами и бутылками с хмельным питьем. Навстречу Скотницкому шагнул улыбающийся Дмитрий:
— Давно хотел, пан Скотницкий, отблагодарить вас за оказанный мне прием.
— Я рад служить вашему величеству, — молвил воевода, щелкнув каблуками.
— Прошу к столу, — широким жестом пригласил государь.
— Польщен, весьма польщен, — бормотал воевода, усаживаясь к столу.
Воеводе царь налил вина в хрустальный кубок, себе в обливную тяжелую кружку, оправдываясь:
— Все время в походах, в походах, привык из кружки.
— Да, да, — понимающе закивал воевода.
— За что выпьем?
— За ваше здоровье, государь.
— Спасибо, пан воевода. Я ценю вашу преданность.
Выпили, стали закусывать. Скотницкий навалился на жареную рыбу.
— Караси. Ужасно люблю их жареных.
— Да, да, — согласился Дмитрий. — Это хорошее блюдо.
Наполнив по второй, спросил:
— Какими силам вы ныне располагаете, пан воевода?
— Какие там силы, ваше величество? Слезы — не силы. Полуротой не более, да и те старики и калеки. Едва на караулы наскребаем. Сами ж знаете, все лучшее на Москву забрали.
— Ну ничего. У меня полк казаков князя Шаховского, в случае чего отобьемся.
— Да, да.
— Теперь ваше здоровье, пан Скотницкий.
— Спасибо, ваше величество.
Царь отпил из кружки, встал и, не выпуская ее из рук, прошел к настенному канделябру, поправил одну из свечей. Воевода опять взялся за карасей.
Дмитрий, возвращаясь к столу, на мгновение задержался возле гостя, соображая: «Гаврила сказал: по темени, в висок нельзя, можно убить». И трахнул воеводу кружкой по темени, тот и не охнул, сунулся лицом прямо в карасей. Кружка развалилась. Тут же из-за занавески явился Гаврила с парнями и большим мешком. Распяли устье мешка, засунули в него обеспамятевшего Скотницкого, молча потащили из горницы.
Дмитрий сел к столу, наполнил водкой хрустальный кубок до краев. Выпил, закусил мочеными яблоками.
Когда вернулся Гаврила с сообщниками, царь уже и лыка не вязал, но все же поинтересовался:
— Ну-ну
— Все в порядке, государь.
— А че т-так долго?
— В прорубь не пролазил, пришлось окалывать.
— Пан воевода оч-чень карасей л-любит, — усмехнулся Дмитрий. — Т-теперь ему и-их н-надолго х-хватит. Ха-ха.
Марина догадалась, что с арестом Казимирского все задуманное ее мужем не сможет состояться, все письма теперь у Рожинского и он знает все. Более того, в любой момент он может и ее арестовать, как и Казимирского. И поэтому утром она побежала в стан донских казаков с распущенными волосами, где стала кричать:
— Спасите меня! Защитите меня!
Казаки заволновались: «Кто смеет угрожать нашей государыне?!» Вокруг царицы закружилась возмущенная толпа:
— Говори, говори, государыня. Мы с того кишки выпустим.
Когда Марина поняла, что уже достаточно привлекла внимание, заговорила:
— Что вы делаете здесь? Идите к государю, он ждет вас в Калуге, к нему уже прибыл с войском князь Шаховской.
Атаман Заруцкий, узнав причину волнения в стане казаков, поскакал к Рожинскому.
— Роман Наримунтович, там Марина взбулгачила донцов, зовет их в Калугу.
— Вот же стерва, — выругался гетман. — А вы кто? Атаман или пешка?
— Там не подойти. Казаки возмущены, она кричит, что вы покушаетесь на ее свободу.
— Вот же гадюка, учуяла. А? Езжайте к Трубецкому, пусть подымает дружину на бунтовщиков.
Когда Заруцкий явился к князю Трубецкому и передал приказ гетмана, тот выругался:
— Пошел он, ваш Рожинский. Я ухожу с полком в Калугу.
— Но гетман прибегнет к силе.
— Пусть только попробует. Между прочим, Иван Мартынович, и вам бы следовало определиться, кому служить, казаки уйдут, с кем останетесь?
Беготня Марины по лагерю и ее призывы возымели действие. Донцы седлали коней, заряжали ружья. С ними уходили князья Трубецкой и Засекин с своими дружинами. Не забыта была и царица, для ее охраны была выделена хоругвь Плещеева в количестве трехсот человек. Все конники на подбор.
И тронулись, копытя, разбивая снег, мешая с мерзлой землей.
Царице надо переодеться, привести в порядок волосы. Она вернулась к своему дому в сопровождении конного конвоя.
— Я сейчас, — сказала Плещееву и исчезла за дверью.
А между тем гетман Рожинский кинулся к польским гусарам.
— Панове, в стане измена, надо немедленно воротить их, немедленно.
Сам гетман из-за ранения не мог вести войско, поручил это Зборовскому:
— Александр Самуилович, не щади их! Слышишь? Руби предателей. — Гусары налетели на хвост казачей колонны, но те оказались не робкого десятка. Открыли пальбу, бились саблями, валились на землю, дубасили друг друга кулаками, душили.
Когда наконец Марина, одетая в гусарскую мужскую одежду, выпорхнула со своей служанкой Варварой из «дворца», Плещеев встретил ее у крыльца.