Сломанная вселенная
Шрифт:
– Я сошел с ума… мир сошел с ума… я сошел с ума… мир сошел с ума… я сошел с ума… мир…
Головоломка никак не решалась, он сильно мотнул головой и, наконец придя в сознание, громко произнес:
– Так кто же из нас двоих истинно-сумашедший?
Только теперь он мало-мальски принялся размышлять. Он чуть ли не по минутам помнил все события вчерашнего дня, в том числе предсмертную агонию Мироздания и его гибель. Так что же является сном: вчерашний апокалипсический кошмар или это призрачное утро? Он пристально оглядел знакомую местность: цветущее поле, лес, путеводную тропинку, все изгибы которой в точности сохранились, а главное — ни следа от прошедшей катастрофы, ни
Тут Максим вдруг вспомнил про хижину Милеуса — это хлипкое неустойчивое строение. Что стало с ней? Он спешно направился вдоль своей тропинки в сопровождении уже знакомого ветерка. Сверху лилась симфония птичьих голосов, снизу чуть слышно, почти виртуально шелестела трава. Везде, куда бы он не направлялся, природа встречала его радостным возбуждением. Еще вчера все это в его душе отражалось таким же ликованием, но сегодня он был встревожен и задумчив. Утомившись от быстрой ходьбы, он присел под какое-то дерево, нижние ветви которого тотчас услужливо наклонились, создавая заслон от солнечных лучей.
– Я же вчера своими глазами видел, как все погибло!
Даже Пляшущие Фрукты перестали развлекать его взор. Максим долго и старательно размышлял, пытаясь на основе абсурдных фактов и, увы, слабой логики выстроить убедительную для ума версию происходящего. Иногда он разговаривал сам с собой вслух, желая, может быть, привлечь в свои собеседники деревья, умудренные долголетием. Но лес молчал, признавая свое бессилие ответить на подобные вопросы. В знак согласия деревья иногда одобрительно трясли листвой, а когда они, подобно Максиму, находились в недоумении, то еле слышно поскрипывали. В этих неразборчивых звуках при желании можно было услышать любую фразу.
Путь продолжался. Максим интуитивно чувствовал, что вот-вот должна показаться поляна Милеуса. Уже позади Свихнувшееся Дерево — пожалуй, символ всего Мироздания. Ну вот… вот, наконец, и поляна. Вопреки ожиданию картины разбросанных щепок и соломы, хижина стояла целехонькая и без единого намека, что ее только что вновь отстроили. Несомненно, это та самая хижина, которая была здесь вчера. Только покосившееся набок оконце, раньше казавшееся безобразным и уродующим весь ее вид, теперь выглядело просто излишеством фантазии дизайнера. Фантазии, воплощающей идеи модернизма и сюрреализма. Единственная ставня была полуоткрыта и от капризов ветра покачивалась из стороны в сторону.
– Так! Давайте договоримся: вы меня не трогаете, и я вас не трогаю! — обратился он к Злым Одуванчикам.
Гигантские растения не снизошли до ответа. Их стволы гордо торчали из земли, а огромные пуховые шапки чуть приминались от касаний ветров. Максим стукнул в дверь и долго ждал ответа. Стукнув еще пару раз и не услышав приглашения, он уже на правах друга сам заглянул внутрь.
Никого…
На душе опять стало тревожно. Идиотская мысль, но она навязывалась сама собой: а может, никакого Милеуса и не было? Мир играет с его рассудком какими-то глупыми образами… Может, вообще ничего здесь нет? Но только он собрался уходить, как услышал знакомый голос:
– Заходи, заходи…
Очутившись внутри, он обшарил взором каждый уголок. Был ли то очередной розыгрыш мистических сил или глупая галлюцинация, но одно несомненно — хижина пуста. И тут мелькнула тень
– Привет!
– А… как бы это…
– Ты хочешь спросить, где Милеус? Он пошел нарвать грибов, они растут в соседнем лесу и бывают свежи только по утрам. Уже в полдень их начинает подтачивать червь, а к вечеру, перед наступлением конца света, от них остается только кожура, не пригодная даже для того, чтобы на нее поглядеть… Ему что-то передать?
Максим кивнул. Почти равнодушно. После вчерашнего светопреставления он вряд ли был способен чему-либо удивляться.
– Передай ему мой привет — это во-первых. Передай, если сочтешь нужным, свой привет, это во-вторых. А в-третьих… — он замялся, не зная, чем бы довершить свое послание. — Ах, да! В-третьих, пусть, если хочет, ищет меня в башне с огро-о-омнейшим количеством этажей.
– Хорошо. То, что я запомню, я ему передам.
Гость вышел, и его отражение в зеркале тоже куда-то исчезло. Суелим остался один, тщательно перебирая в памяти все услышанное, дабы не упустить какого-нибудь важного слова. А Максим уже вприпрыжку бежал по лесу. И (о чудо!) почва стала какой-то упругой, словно сама подбрасывала его вверх. Он бежал и летел одновременно. Несся наперегонки с ветром. И лишь потом понял, в чем дело: дело в резкой перемене настроения. Тревоги и заботы, как нечто вздорное, быстро улетучились, уступая место беспечному, радужному состоянию духа. В унисон лесной симфонии, в созвучие молчаливым небесам. Он убедился, что все остается по-прежнему, и главное — жизнь продолжается!
– …жается! …жается! — передразнило эхо.
Максим вздрогнул и тут же понял, что не помыслил, а выкрикнул последнюю фразу. Еще больше он обрадовался, когда увидел знакомую башню, гордо возвышающуюся над всем миром. Внизу, как обычно, хаотичное нагромождение песка, кирпичей и абстрактных по форме и содержанию комков глины, из которых волшебством строителя рождалось это грациозное… о нет, здесь ошибка в слове — грандиозное сооружение. Да нет, еще круче: грациозно-грандиозное… тьфу! Тавтология какая! Ну, в общем, коряво выраженная мысль в сути ясна.
«Интересно, сколько уже этажей?», — он нырнул внутрь и, ловкими маневрами обманывая закон гравитации, воспарил по ступенькам, но тут же остановился… «Мой приятель наверняка обидится, если я не захвачу с собой мешка кирпичей или пару ведер раствора. К его странностям придется потихоньку привыкать.». После секундного колебания он решил взять кирпичи, так как не был уверен, что приготовит раствор подходящего качества. Скорее всего Придумаем обманом еще какого-нибудь физического закона колдовал над раствором, придавая ему неимоверную прочность. Ведь башня в бесконечное число этажей должна быть… идеально устойчивой. Да, именно так. Спросите у любого зодчего, и он подтвердит эту мысль.
Впрочем, здесь ирония не боролась с холодной рассудительностью, а тесно переплеталась с ней. Уже проносясь над вьющейся лестницей, Максим считал:
– Сто шестьдесят семь… сто шестьдесят восемь… сто шестьдесят девять… Ну ничего себе — сто семьдесят! Тут что, работало несколько бригад? — это уже он произнес, очутившись на самом верху.
Придумаем растаял в приветливой улыбке, при этом оба его рта растягивались чуть ли не до ушей, а фиолетовые губы принимали смугло-синий оттенок. Все было при нем: и остроконечный, почти шутовской колпак, и хитон с маленькими бубенцами, и измазанный раствором, как аппетитным кремом, мастерок, зажатый в одной из ладоней.