Смеющийся Христос
Шрифт:
Это было просторное помещение, состоящее из гостиной и спальной. Небольшая дверца разделяла две эти комнаты.
Стиль все тот же — тягостно-депрессивный. Темные витражи четырех окон, расположенных достаточно высоко от пола. Готическая лепка, ужасные темные барельефы на стенах, иконы с мертвыми страдальческими лицами…
Данила подставил к одному из окон стул и попытался его открыть. Своей увесистой металлической рамой оно было намертво впаяно в стену — ни щеколды, ни ручки, ни замка. Открыть можно, только разбив. Данила прильнул к стеклу. За ним красовалась массивная чугунная решетка.
«Черт!» —
Не желая более терять ни минуты, Данила кинулся к двери. Нажал на дверную ручку и легким движением толкнул ее от себя… Дверь не поддалась. Приложил усилие. К себе. От себя. Еще раз. Ударил. Безрезультатно. Данила повторял попытку раз за разом, но все безуспешно.
«Черт, западня!» — снова выругался Данила.
И вдруг в голове словно бы что-то екнуло, мелькнула шальная догадка. Он пристально посмотрел наверх.
Потолок был высоким. Данила составил мебель — взгромоздил кресло на небольшую тумбу, на кресло — стул… Держась за стену, осторожно взобрался наверх по этой неустойчивой конструкции и внимательно осмотрел потолок. В ближайшем от него углу, спрятанная за одним из многочисленных барельефов, торчала видеокамера…
В исступлении Данила спрыгнул на пол и начал крушить все, что попадалось ему под руку. Охватившее его чувство ярости дошло до исступления. Что с ним происходит?! Как могло такое случиться?! Почему они вообще позволяют себе все это?! Чего они от него хотят?!!
«Покои» за считанные секунды превратились в руины.
Вы должны нас понять, — говорил Марк, зайдя к Даниле утром следующего дня. — Здесь все служит одной-единственной цели — безопасности Марии. Вы же понимаете, что значит ее безопасность и что значит она сама…
— Марк, — прервал его Данила хриплым голосом невыспавшегося человека. — Мне не показалось, что вы достаточно дорожите ею. То, как вы с ней разговариваете, — это ужасно. Вы заставляете ее плакать.
— У каждого из нас свой крест и своя роль, — уклончиво ответил Марк, равнодушно разглядывая последствия погрома, который Данила устроил вчера вечером.
— И какова же ваша, Марк?
— Объяснить вам вашу, — ответил тот. — Пойдемте!
Данила посмотрел вслед уходящему Марку. Помедлил секунду и поднялся с лежанки, на которой провел эту бессонную ночь.
«Куда теперь?» — подумал он, понимая, что ему больше ничего не остается, как следовать за Марком.
Только сейчас Данила заметил, что все двери в замке открываются с помощью специальных магнитных ключей. У Марка на запястье болтался какой-то предмет наподобие четок. Но, как оказалось, это были вовсе не четки, а стилизованный держатель для магнитного ключа. Стоило провести им рядом с дверной ручкой, и замок открывается. Закрывались же двери, судя по всему, автоматически.
Марк и Данила прошли длинными коридорами, поднялись по лестнице и через минуту-другую вышли на террасу, находящуюся почти под самой крышей атриума. Солнечные лучи нагревали темное стекло, закрывающее огромный внутренний двор замка, но почти не просачивались внутрь. Так что, несмотря
— Я хочу, чтобы вы просто за ней понаблюдали, — шепотом сказал Марк. — Понаблюдайте. Понаблюдайте… — и удалился куда-то в глубь террасы.
Данила посмотрел вниз. Там, в саду, среди камней и какой-то слабой растительности прогуливалась Мария. Она шла по узким мощеным дорожкам в полном одиночестве и, казалось, с кем-то разговаривала. С кем?..
Данила пригляделся. Мария шла медленно и как-то очень странно — не то хромая, не то пританцовывая. Она то и дело останавливалась у небольших деревьев и гладила их листочки. Со стороны казалось, будто бы она здоровается с ними, пожимает им руки — с заботой и уважением. А потом Мария начинала что-то шептать им прямо в крону, как будто сообщая секреты. Она вела себя так, словно и не сомневалась в том, что растения и деревья — живые, что они все чувствуют и все понимают.
Заговорщицки пошептавшись с деревом, Мария как ни в чем не бывало шла дальше. И снова останавливалась, внезапно, как будто бы кто-то ее подзывал. Мария деловито оглядывалась, приседала рядом с каким-нибудь камнем и начинала что-то нравоучительно ему говорить. Она покачивала головой из стороны в сторону, грозила ему пальцем, потом гладила его, снова качала головой, на сей раз одобрительно, вставала и продолжала свое странное — танцующе-хромающее — движение по дорожкам сада.
И было во всем этом что-то такое щемящее, трагическое, какая-то неизбывная тоска. Данила смотрел на Марию как завороженный. Ему не раз доводилось наблюдать за юродивыми, но сейчас в том, что он видел, было нечто особенное. Юродивые обычно смеются, улыбаются или, на худой конец, гримасничают. В том, что они делают, всегда есть какая-то веселая дурашливость. Но ничего этого не было в Марии. На ее детском лице застыло совершенно взрослое выражение отчаяния. В ней была та сила скорби, на которую способен только очень и очень зрелый человек. Но этот человек казался Даниле ребенком…
Данила держался двумя руками за поручень, ограждавший террасу, и вдруг почувствовал, как капля упала ему на руку. Он поднял голову в недоумении — неужели дождь? Прохудилась стеклянная крыша атриума? Нет. Никаких признаков дождя или проблем с крышей. Данила опустил голову, посмотрел вниз, и в этот же миг еще одна капля упала ему на руку. Что же это?.. Слезы. Он плакал и даже не чувствовал этого. Какое странное, какое жуткое чувство… Он плачет, а не чувствует этого. Словно умер, а накатившие перед смертью слезы бегут из его глаз абсолютно механически, самопроизвольно.
— Вы теперь понимаете?.. — услышал он позади себя голос Марка.
— Что я должен понимать? — Данила вздрогнул от неожиданности.
— Смерть была бы для нее единственным спасением, — бесчувственно ответил Марк.
— Но почему этот обет скорби несет она, а не вы? — Данила с каким-то бессильным ожесточением посмотрел в черные глаза Марка. — Вы же ее брат. Вы могли бы…
— Обет передается по женской линии, — прошептал Марк. — Мужчины в нашем роду хранят и оберегают женщин, но кровь Христа передается только из чрева в чрево, и никак иначе.