Смута
Шрифт:
И вышел из шатра, светло-задумчивый, улыбаясь, словно провел восхитительные полчаса в беседе благородной, возвышенной.
Вместе с Рожинским в Тушино уехали отец государыни и ее дядя посол Олесницкий.
– Так вы узнали меня? – спросил Вор Юрия Мнишка, указывая на бумаги на столе. – Я приготовил договоры, на Белую для пана Олесницкого и на Северское княжество для пана Мнишка.
– А триста тысяч?! – воскликнул пан Мнишек.
– Есть договор и на денежное обещание. – Вор деловито наклонился над столом, близоруко разглядывая грамоту. – Вот! Прочитайте, так ли все
Пан Мнишек принял грамоту, приосанился.
– «Объявляем, что мы, в благодарность за дружбу ясновельможного пана Юрия Мнишка из Великих Кончиц, сандомирского воеводы, весьма любезного нам отца, каковой дружбы его к нам и любви…» – Пан Мнишек прервал чтение и поклонился Вору. – Воистину так! Воистину, ваше величество!.. «…любви подчас сильнее отцовской, имея вечный задаток…» Ах, ваше величество! Растрогали, слезы читать мешают… Ваша милость! Пан Олесницкий, прочитайте далее.
Посол Олесницкий принял грамоту из рук воеводы и, найдя место, продолжил:
– «…Решили мы, что подобает ответить ему той же горячей признательностью. Обещаем ему, что, когда Господь Бог соблаговолит посадить нас в столицу нашу, немедленно велим выдать триста тысяч рублей из нашей казны. Дан в лагере нашем 14 октября 1608 года. Дмитрий-царь».
– Когда дан?! – изумился воевода. – Четырнадцатого октября? Но сегодня только сентябрь. Пятнадцатого сентября!
– Но ведь и дочь вашей милости не в шатре моем. А как бы она порадовалась вашей и нашей радости.
– Марина чрезмерно горда, это верно, – поклонился пан Мнишек. – Она ожидает, что ваше величество посетит ее в изодранном военном шатре и за руку отведет в свой царский шатер.
– Что ж, вы правы. Мы завтра с их милостью паном Олесницким приедем к нашей нежной супруге.
– Я лечу на крыльях сообщить ее величеству о ее счастье! – воскликнул воевода, чувствуя жуткую пустоту в животе: уж лучше, кажется, дикую лошадь смирять, чем родную дочь: «В меня!»
И знал, что лжет. В мать, в мать уродилась – дикая королева. Но ведь королева!
Государь Василий Иванович в тот день хорошо сидел на троне. На лице строгость, покой, ибо если у царя глаза не бегают, не бегают они и у подданных.
– На завтра назначено съехаться нашим боярам с самыми сановитыми польскими людьми, – объявил Василий Иванович Думе. – Мы статьи договора с польскими послами исполнили, отпустили Марину, старых и молодых Мнишков и прочих вельмож. Поляки ни одного из многих обещаний не сдержали, и нашему посольству следует стыдить ясновельможных панов за их ложь и клятвоотступничество. Но не обидно стыдить. Со стороны поляков на съезде из четырех человек трое отпущенников: Адам да Константин Вишневецкие и Юрий Мнишек. Дела, однако, вершит в Тушине князь Роман Рожинский. Вот его-то и надо обласкать и умилостивить всячески.
Бояре, окольничие, думные, учуяв службу, которая будет занесена в разрядные книги, взбодрились и глядели на царя, как собаки на хозяина, и в то же время озирались, прикидывая, за кого поддакнуть, кого криками оттолкнуть, оттеснить. Но Шуйский, почуяв настроение, сказал непривычно твердо:
– Чтобы не было промеж нас долгих споров, я посылаю говорить с поляками людей молодых, потому что князю Рожинскому едва за тридцать. Седины к сединам, молодость к молодости. На переговоры выедут
Дьяки принялись составлять и читать посольский наказ, но тут, смешав дела, появился гонец из Пскова. Народ восстал против воеводы Петра Никитича Шереметева да дьяка Ивана Тарасьевича Грамотина, открыл ворота тушинцу Федьке Плещееву. Целовали крест Вору Самозванцу Ивангород, Орешек. Произошла смута в Великом Новгороде…
Шуйский слушал, обратя к гонцу ухо, покряхтывал… Смотрела на него Дума стоглазо, но ни испуга, ни большого смущения не высмотрела.
– Как отпали города в страхе перед разбойниками, так и припадут обратно. Намаются от разбоев, пожелают тишины и правды пуще прежнего. – Шуйский сказал это тихо, но с верой.
Покончили с худым делом, покончили с наказом посольству, обратились к делам душевным. Из Новоспасского монастыря два старца принесли список с древней Писидийской чудотворной иконы Божией Матери.
Богоматерь на иконе была в царском венце, держа на левой руке младенца Иисуса Христа и благословляя правой.
– Сия благословляющая рука Пренепорочной есть рука, источающая миро, – сказал старец, поднося икону государю.
Шуйский покинул трон, приложился к левой руке Богородицы.
– Расскажите нам, святые отцы, об иконе. Мы так редко поминаем Господа Иисуса Христа в сей Думе, что и Он забыл нас. – Государь взял из рук инока образ и сел на свое царское место, держа икону в руках.
Иноки переглянулись, и рассказ начал более молодой из них, стоявший поодаль:
– Икона сия прославилась чудесами во граде Созополе. Великий подвижник святой Феодор Сипеот в шестисотом году по дороге из Царьграда остановился в Созополе, чтобы поклониться чудотворному образу.
В палате сделался шум, и государь обратился к монаху:
– Подойди к нашему трону, отсюда всем будет слышно.
Инок, робея, прошел на указанное место и, перекрестясь, продолжил:
– Преподобный Феодор, придя в храм Пресвятой Богородицы, открыл свои руки наподобие креста и очи свои возвел на образ Благодатной. В тот же миг из руки Пренепорочной Девы исторгся елей и оросил очи угодника. О чуде поведал ученик Феодора Елевсий, удостоенный быть свидетелем чуда мироточения от Писидийской иконы Божией Матери.
– Грешен, – сказал государь, – ничего не знаю о жизни преподобного Феодора Сипеота. Поведайте нам, духовно незрячим, о святых, о лучших временах.
– Эко, государь! – возразил инок, что был уже совсем бел от старости. – Не в те ли самые годы, когда жил Феодор, случилось в Галатии ужасное происшествие. Во время крестного хода все деревянные кресты заколебались и разбились в щепу!
– Господи! – удивился царь. – Вот уж воистину немилосердное знамение.
– Ужас, государь! Ужас! Патриарх Фома призвал тогда святого Феодора и просил истолковать чудо. И Феодор, погоревав, предсказал: быть иконоборческой ереси. Был он в те годы стар, но Господь Бог возлюбил преподобного с младенческих лет. Десятилетним отроком Феодор заболел неизлечимой смертельной болезнью. Его принесли в храм Иоанна Крестителя и положили перед алтарем. И скатились на болящего только две капли росы с лика Спасителя, написанного на сводах храма. И отрок исцелился.