Собинов
Шрифт:
«Не постановками, не роскошью жива испанская душа, но звуками, исходящими из уст, — продолжает он в письме к нему же. (Коломийцев часто делал для Собинова переводы опер и романсов. — Н. Б.) И когда удается певцу ревниво следящую за ним аудиторию захватить и исторгнуть из нее вздох удовлетворения, то это значит, что было действительно хорошо. Я уехал из Мадрида в десять раз опытнее того, как приехал. Я сам научился говорить с душой слушателя. И вот этим-то я считаю себя обязанным невоздержанной, иной раз беспощадной публике райка… За это я благодарен Испании безмерно».
Но мадридские гастроли Собинова явились своеобразной школой не только для него. Они были очень интересными и поучительными и для самих мадридцев. Выступления Собинова в Мадридской
Кроме оперных спектаклей, Леонид Витальевич участвовал также в благотворительных концертах, где исполнял исключительно романсы и арии русских композиторов: Чайковского, Римского-Корсакова, Аренского, Гречанинова.
На последнем прощальном спектакле, по существовавшему в Мадриде обычаю, гастролер должен был спеть в антракте между действиями любое произведение. Собинов использовал этот обычай для того, чтобы познакомить испанского зрителя с русской оперой. Он исполнил арию Ленского.
К концу гастролей в Испании, где Собинов пробыл около месяца, он уже свободно понимал испанскую бытовую речь, читал со словарем газеты и мог немного объясняться. Еще по дороге в Испанию он запасся учебниками, словарем и грамматикой испанского языка, практиковался в разговоре с сопровождавшим его старым певцом — испанцем Гарсиа. Свободное владение итальянским языком позволило Собинову быстро освоиться с родственным ему испанским.
И язык и народ чрезвычайно нравились Леониду Витальевичу. Вынужденный беречь горло, «артист позволял себе лишь небольшие прогулки. Свободное от работы время чаще проводил у себя в гостинице, если не был приглашен куда-нибудь на вечер. Тем не менее он стремился использовать всякую возможность, чтобы ближе познакомиться с испанским народом, его культурой и искусством.
В характере испанцев многое привлекало Собинова. Прежде всего — «одержимость» искусством. А когда он ближе узнал этот замечательный народ, посмотрел в кабачках их огневые национальные пляски, вслушался в оригинальные напевы песен, он еще больше полюбил Испанию. Пленяло и поражало в испанцах сочетание самых разнообразных черт — наивности, дикой подозрительности, минутных взрывов радости или гнева и обычной их вялости, лени. В глазах европейцев — французов, немцев, англичан — испанцы были чуть ли не первобытными дикарями. Но Леонид Витальевич, по-настоящему образованный и чуткий человек, сумел почувствовать и ощутить очарование старой, подлинно национальной испанской культуры в ее историческом переплетении с еще более древней арабской. После гастролей в Испании Собинов заново пересмотрел свой «испанский репертуар» и в его исполнении, например, «Серенады Дон-Жуана» Чайковского («Гаснут дальней Альпухары золотистые края») появились новые оттенки, углубившие национальный колорит этого замечательного романса.
Характерно, что в России выдающийся успех Л, В. Собинова в Мадриде, о котором говорила вся музыкальная Европа, упорно замалчивался реакционной печатью. Какая-то газетка выражала даже удивление, как это артист «остатками своего когда-то хорошего голоса все еще мог производить впечатление». И это писалось о великом русском артисте, гордости русского оперного театра в расцвете его артистического дарования и вокального мастерства!
Подобным же образом замалчивались или передавались в искаженном виде и пренебрежительном тоне и успехи на европейских сценах Шаляпина. Политика замалчивания достижений русского искусства, так же как и успехов русских ученых, неуклонно проводилась прихвостнями самодержавия в их ставке на космополитизм и умаление всего национального.
После мадридских гастролей Собинов едет в Берлин, где участвует в симфонических концертах С. Кусевицкого.
Сергея Кусевицкого Собинов знал еще со времен учебы в Филармоническом училище. Кусевицкий учился играть на контрабасе. Как-то, сообщая в прессе об одном из ученических концертов, некий критик, отметив несомненную талантливость начинающих певца и контрабасиста, с горечью посетовал, что из
Разумеется, исполнял он его по-немецки. Это усложняло задачу артиста, так как он почти не знал немецкого языка. Но лингвистические способности и острота слуха помогли певцу схватить все оттенки и особые акценты берлинского говора, и даже самые строгие критики остались удовлетворены исполнением «Аделаиды». Собинов с увлечением работал над стилем немецкой музыки и исполнил это произведение безукоризненно. Слушая его, аудитория поражалась, до какой степени тонко он усвоил настроение бетховенского романса и передал то лучшее, что было в певческой манере немецких певцов. Собинов нигде не впадал в манерность и сентиментальность, которую нередко допускают немецкие артисты, а также не делал из своего голоса какой-то безжизненный, однообразно звучащий инструмент, чем грешат и многие современные немецкие певцы. К чести Собинова надо сказать, что, овладевая тем или иным национальным певческим стилем, он никогда не копировал его. Основа его пения всегда оставалась глубоко национальной.
Уважение к национальному искусству, самобытной культуре разных народов было характерной чертой Собинова. В какую бы страну артист ни приезжал на гастроли, он считал своим долгом петь на ее родном языке и делал это безукоризненно.
И овладение новым языком было для него тем же приобщением к новым знаниям, новой культуре. Он превосходно пел на итальянском, французском, испанском языках. Вскоре он занялся и польским языком в связи с предстоящими гастролями в Варшаве, а еще позже изучил и украинский. Для своего, да в значительной мере и для нашего времени, такие певцы, как Собинов, — исключение. Всю жизнь певшая на сцене Мариинского театра жена Фигнера итальянка Медея Мей так и не смогла до конца избавиться от иностранного акцента, не говоря уже о певцах-гастролерах, которые даже не считали нужным петь в чужой стране на ее родном языке. Вот почему нередко, когда они отваживались выступать в русских операх и петь, коверкая русский язык, даже самые прославленные из них не имели ожидаемого успеха, а иногда просто проваливались.
За берлинскими выступлениями последовали гастроли в Киеве, в Итальянской опере в Петербурге щ наконец, отдых (во время которого Собинов всегда работал, разучивая какую-нибудь новую партию) в Милане. Но все мысли артиста были обращены к Москве, где поговаривали о постановке оперы Вагнера «Лоэнгрин». Уже давно он вдумывается, всматривается в новый, так полюбившийся ему образ светлого рыцаря правды и добра.
IX. ЛОЭНГРИН
Образ Лоэнгрине давно привлекал Собинова, и он часто пел в концертах рассказ Лоэнгрина из четвертого акта. Нечего и говорить, как обрадовался артист, когда администрация решила поставить «Лоэнгрина» на сцене Большого театра. Премьера должна была состояться в декабре 1908 года.
По давно установившейся традиции партию Лоэнгрина обычно пели драматические тенора. В исполнении большинства певцов Лоэнгрин представал перед слушателями как воинственный и бесстрашный рыцарь, готовый завоевать Эльзу не столько любовью, сколько мечом. Считалось, что такая трактовка больше всего отвечает замыслу Вагнера, Писавшего якобы свою оперу на сюжет древнегерманских сказаний и воплотившего в Лоэнгрине характер, близкий Арминию — одному из героев древнегерманского эпоса.