Собрание сочинений (Том 5)
Шрифт:
Тут же я подписала договор, так что опять возвращалась к детям и к маме с победой.
Смущал меня только срок представления пьесы на конкурс - какой-то фантастически короткий; но я была уже так крепко убеждена в своих силах, что решила об этом не думать. "Что-нибудь будет, - говорила я себе, как-нибудь выйду из этого затруднения".
И действительно, вернувшись в Пермь, я быстро написала эту пьесу. Она называется "Девочки". Жюри конкурса отметило ее поощрительной премией, и она много лет шла в различных театрах страны.
Не покладая рук писала днем, а ночью думала о том, что уже написано,
В это же приблизительно время Пермское отделение Союза писателей направило меня в Москву на пленум правления Союза. Я не была не только членом правления, но даже членом Союза писателей, но в Перми считали меня писателем и хотели, чтобы на пленуме был их представитель, и хотя меня смущал такой оборот событий, но я поехала.
Я исправно ходила на заседания пленума и впервые увидела там многих писателей, имена которых знала по книгам и газетам, в том числе О. Берггольц, С. Кирсанова, А. Прокофьева. Берггольц была очень хороша собою - тоненькая, в черном платье, с головкой золотой, как подсолнечник. Из знакомых я встретила на пленуме Ю. Юзовского, которого помнила с ростовских времен, В. К. Кетлинскую. Я тогда не знала и не могла знать взаимоотношений этих людей, и кое-что меня немало удивило, например то, что Прокофьев в своем выступлении бранил "Февральский дневник" Ольги Берггольц, очень нравившийся мне: по тогдашним моим понятиям, поэту выступать так резко против поэта было нехорошо. Прокофьеву много хлопали, это меня огорчило. Но потом на трибуну поднялась Берггольц и, тряхнув своей подсолнечной головкой, сказала:
– Я не буду отвечать товарищу Прокофьеву, я прочту отрывок из поэмы.
И прочла кусок, начинающийся словами: "И на Литейном был один источник", - и как прочла!..
Когда она произнесла последние строчки: "Год Ленинграда, год его зимы, год сталинградского единоборства" - рухнули такие аплодисменты, что казалось - сейчас обвалится потолок. Стало ясно, что победа эта и не была бы столь явной, не выступи Прокофьев против ее поэмы.
Слушала я и выступление Кирсанова и волею случая устроила ему в те дни приятный сюрприз. Вот как это было. В перерыве между двумя заседаниями я прохаживалась по улице Воровского, вдруг вижу - идет Кирсанов. Подошел и спрашивает:
– Не скажете ли вы, как отсюда пройти в Борисоглебский переулок?
В руке у него были цветы, и вид он имел именинный. Я ответила:
– Как же, товарищ Кирсанов, вот сюда, потом направо.
– Вы меня знаете?
– удивился он.
Не понимаю, что меня толкнуло, но я сказала:
– Еще бы, товарищ Кирсанов, кто же вас не знает, - и по мгновенно просиявшему его лицу увидела, как приятно было ему это услышать.
"Интересно, зачем я соврала?" - подумала я, но не раскаялась в своей лжи. Им, видно, нелегко живется, подумалось, пусть же у них будут минуты счастья.
Заседания происходили в красивом зале, обшитом резным деревом. К висячей галерейке вела узкая лестница. Я сидела на ступеньке лестницы. Подсел Юзовский, поговорили о Ростове. Какие-то незнакомые люди подходили, интересовались, откуда я, что написала.
Да, на пленуме было для меня интересно и приятно, но пленум кончился, и я вернулась в Пермь - на Артиллерийскую
В Перми я начала писать роман "Кружилиха". Сейчас мне представляется, что я начала его писать с того момента, как сошла с поезда в заводском поселке, описанном в "Кружилихе", поднялась по обледенелой лесенке, прилаженной к скату, и вышла на широкую, как шлях степной, снежную улицу. Далеко-далеко друг против друга стояли пятиэтажные дома, неогороженные, ничем не обсаженные, просвистанные ветром. Необъятный закат разливался над этой улицей, где трамвай казался не больше спичечного коробка. Дальше пошли старые постройки, бревенчатые срубы, многие - поставленные еще в прошлом веке; дерево построек почерневшее, суровое; словно углем на белой бумаге нарисован поселок.
Так вернулся с войны мой сержант Лукашин. Взошел по этой лесенке и постучался в один из старых домов. А потом поселился в новом, у жены своей Марийки. Я люблю сержанта Лукашина, хоть он и пришел с войны без орденов. Без орденов и с семью нашивками за ранения - это бывает, и на войне бывает, и в литературе. Никто из критиков меня за него не похвалил, но я думаю, что правильно написала сержанта Лукашина - его чистоту, доброту, бессребренность и спокойную, негромкую отвагу. В схватке Листопада с Уздечкиным все время рядом присутствует Лукашин и, не вмешиваясь в спор, напоминает: "Товарищи, товарищи, существую и я!"
Я приезжала в поселок и на завод по поручениям редакции, и постепенно мой роман заселялся, его герои размещались в этих домах, обретали плоть, голос, судьбу. И хотя я уже писала что-то на своем веку, здесь впервые узнала, как трудна писательская работа и как она сладостна. Десятки раз переписывала каждую фразу, стремясь, чтоб изображение было точным. В поисках выразительности меняла конструкции, сочетания, столкновения частей. Удивительная радость в этих кропотливых, бесконечных, никогда сполна не удовлетворяющих стараниях... Роман был уже наполовину написан. Но тут Пермское отделение Союза советских писателей командировало меня в военно-санитарный поезд No 312.
В один декабрьский вечер 44-го года я пришла в редакцию областной газеты "Звезда", и мне сказали:
– Вас искал Михайлов.
Борис Николаевич Михайлов, поэт и работник "Звезды", был секретарем областного отделения Союза писателей. Я пошла к нему.
В его большом кабинете горела только лампа на столе, а глубина комнаты была не освещена, и в одном из полутемных углов сидели два человека в шинелях.
– У товарищей к вам дело, - сказал Борис Николаевич.
Сидевшие в углу встали и подошли. Это были мужчина и женщина. В офицерских шинелях они выглядели монументально. При дальнейшем рассмотрении женщина оказалась старшим лейтенантом, "мужчина - капитаном.
– Они из санпоезда. Хотят пригласить вас с собой. Мы вам дадим командировку.
Я не поняла. Зачем я санитарному поезду? Мужчина в шинели ободряюще улыбнулся. Блеснул золотой зуб.
– Нам нужно ваше перо, - сказал мужчина.
– Мы получили из Главсанупра приказ написать брошюру о деятельности нашего коллектива. Для обмена опытом. И для этой цели нам разрешено пригласить журналиста.