Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
— Я?.. Я доцент.
— Какой ты несмышленый, доцент. По-научному — наивный. Сразу видно — городской.
— Нет. Я родился и вырос в деревне! Это — дико! — уже кричал Иван Васильевич.
— Мало что! Не хотела ворона сыр ронять, да каркать надо. Писателя Крылова читал? То-то вот и оно… По мне так: есть путевой лист — а остальное меня не касается. Скажут: свали кукурузу в яр — свалю, только документ дай, чтоб все законно.
— А совесть?! — почти выкрикнул Фомушкин так, что у меня пробежали по спине мурашки.
— Совесть,
Возражений он выслушивать не пожелал: повернулся и ушел.
— Этого голыми ладошками не сцапаешь, — сказал Митяй Фомушкину, указывая в спину союзника, и крикнул: — Эй ты! Елкина мать — воронья совесть! (Тот обернулся.) Ехать-то надо или не надо? Вернись-ка, устроим потолкуй.
Длинный пришагал-таки обратно:
— Ну?
— Вот тебе и ну. Что ж вы: пошли, побрехали вороны с какой-то совой и — в кабину? Как тебя зовут?
— Егор.
— «По-научному, ты наивный», Егор… Как по отцу?
— Ефремыч.
— Значит, Егор Ефремыч. Это хорошо, что ты Егор Ефремыч. Ехать надо?
— Надо.
— Что думаешь делать?
— Копать буду.
— Сколько дней?.. Ну копай один. Документ подпишу: копал. Машину-то они разгрузили?
— Кончают.
— Что ж вы сказали этой Сове?
— А что ему скажешь? И слушать не хочет.
— Ты бы ему сказал: вас десять гавриков, а нас четыре, «козлы» не в счет. Нам, мол, не к спеху — замерзайте или копайте сами на десять машин. Не сказал так?
— И ты учить? Что-то, я посмотрю, как ни легковая, так учителей полна, как бочка с огурцами.
— Да не учу я тебя, «по-научному, наивный». Ведь если их десять да вас четверо — четырнадцать сидорков! — возьметесь, то надо зарыть в стену-то только ваши четыре машины! Понял? Через час и поедем.
— Оно так. Слов нет. Приблизительно я и говорил ему почти то же самое. Но он уперся: «Пропускай колонну!» — и конец. Я таких знаю… Пойду копать.
— Ну иди… Иди, наивный Егор Ефремыч… Нет, постой! — Митяй изменил тон и заговорил так, что было понятно — возражений не требуется: — Слушай, Егор Ефремыч. Выбирайте там место, где поменьше стенка. Туда сдайте свои машины. Понял? И начинайте помаленьку зарываться шириной в полмашины. Ну, понимаешь? Чтобы около каждого был проезд. Делай. От вашей колонны ты уполномоченный.
— А вы все?
— Мы? Придем помогать. Все придем. Только командуй. Будешь командовать — придем, не будешь — не придем.
Егор Ефремович затопал дальше, даже заспешил.
— С чем
Они с Петром Михайловичем уже сидели в автомобиле, постукивая ногами: одеты были легче нас и, видно, успели продрогнуть.
Валерий Гаврилович спросил у Митяя:
— Дмитрий Данилыч! В самом деле, как же быть? Надо торопиться, а с этим Совкиным… Черт знает, что он за человек. Тут, в снегу, он царь и бог.
— Ладно… пойду и я, — загадочно проговорил Митяй. — Узнаем хоть, что он за птица.
Фомушкин не возражал. Мы втроем отправились, как мне показалось, на поклон.
Там уже пылал костер. Шоферы облили автолом солому и сидели вокруг огня кружком, греясь и переговариваясь неторопливо. Совкин явно выжидал: пусть сами копают! Он даже не обкапывал пока объезд, чтобы взять на буксир Конька. Пусть другие сделают, а он проедет с колонной. Так мне казалось. И я решил: пойду сейчас и скажу ему, что «ты, Совкин, самодур» и что «четырнадцать человек для четырех машин…»
Но я ничего не успел сказать, потому что Митяй еще в десятке метров от них запел надрывным блатным голосом песню, какую когда-то я уже слышал:
Ты меня ждешь…Глаза шоферов вонзились в Митяя с интересом. Сова поворочал желваками, встал и спросил:
— Откуда ты… мальчик?
— От «Макара», папочка. От «Макара». За телятами ходил — зэкачами кормил.
— Урка, — заключил Совкин.
До сих пор Митяй ни на кого не взглянул — он смотрел мимо лиц или на огонь, но последнее слово как бы подбросило его: он вскинул рывком подбородок, глянул на Совкина, потом подошел тихо, медленно, стал вплотную к нему, в упор, и улыбался той самой, знакомой мне, угрожающей улыбкой.
— Э, да тут и Сова! — мило сказал он.
— А ты, мальчик, откуда меня знаешь? — спросил со злобой Совкин.
Я и впрямь подумал, что они знакомы, но, оказалось, Митяй просто определил точно, кто из них Сова. А тот, видимо, так и решил, что знает.
— Сову-то! — воскликнул Митяй, все так же улыбаясь.
Второй раз он назвал его по кличке. Это взбесило противника, и он неожиданно рявкнул:
— Пошел отсюда, каторжник, к… матери!
Митяй все так же мило спросил:
— Ка-атор-ж-жни-ик?!
И вдруг… ударил его кулаком, снизу вверх, под челюсть! Это был страшный удар! Совкин упал навзничь, как мешок, потом вскочил и замычал, кривясь от боли:
— Ты что? Ты что? Шутки не понимаешь? Ответишь! Ответишь!
В первые секунды все опешили, никто даже не стронулся с места — так внезапен был удар. Только уже после того как поднялся на ноги Совкин, мы с Фомушкиным рванулись к Митяю.
— Немедленно уходи! — крикнул ему вне себя Валерий Гаврилович.
— Митяй! Что ты делаешь? Что ты делаешь? — глупо спрашивал я.