Собрание сочинений. Т. 2.Тугой узел. За бегущим днем
Шрифт:
Саша поздно вернулся из Коршунова в колхоз.
Весной улицы деревни Новое Раменье долго не просыхают от грязи. Пройти от дома к дому можно только по узкой обочине, цепляясь руками за плетень. И вот на такой обочине, когда обе руки заняты, а ноги не могут найти устойчивую опору, Саша столкнулся со встречным.
— Кто тут? Кому из нас давать задний ход? — весело окликнул Саша и узнал Настю Баклушину.
Она, плотно прижимаясь узким гибким телом к плетню, сделала шаг-другой вперед, выдвинулась из
— Вот и встретился, миленочек, на темной дорожке. Давно такой встречи ждала, — вполшепота произнесла Настя, приваливаясь грудью к плетню, не собираясь ни отступать, ни идти дальше. — Что же смотришь по сторонам? Все еще меня пугаешься?.. Беги, не держу, беги! Не бойсь, собачкой догонять не стану.
Сегодня у Саши был счастливый день, мир казался красивым, люди добрыми, к каждому, кто попадался на глаза, хотелось подойти, сказать приятное, поблагодарить за то, что он, такой славный, живет на свете… Невольную, необъяснимую вину почувствовал он сейчас перед Настей.
— Обижаешься за что-то. Зря, Настя, — сказал он мягко. — Я о тебе плохо не думаю и худого тебе не хочу…
— Худого не хочешь?.. Мало мне этого, Сашенька. Ты мне хорошего пожелай… Ты вглядись в меня — не урод, не порченая… — Она придвинулась еще ближе, уперлась в него плечом. — Чего отворачиваешься? Иль я зарок возьму, иль свяжу тебя?..
От обжигающего дыхания, от близости ее губ начали путаться мысли.
— Настя, — произнес он хрипловато, — не приставай… Зря это…
— Знаю, коршуновская цыганочка тебя привязала. Да и то… Я девка колхозная, она образованная, с докладами выступает, ручки только чернилами пачкает…
— Пусти-ка лучше.
— Нет, ты пусти. Сдай, сдай! Не бойся ножки промочить.
И Саша отступил, пропустил Настю.
Она, уже скрывшись в темноте, крикнула в спину:
— Все одно покою не дам! Я упрямая! Дождусь своего!
Саша только сердито передернул плечами.
Катя изредка навещала жену Павла Мансурова, свою бывшую учительницу, Анну Егоровну, теперь просто подругу.
Разбросав по коленям сиреневый шелк, Анна орудовала иглой, подняв на вошедшую Катю глаза, перекусила нитку, поздоровалась, сообщила:
— Вот вчера платье купила — подгоняю.
Катя подсела, стала разбираться.
— Плечи японкой… Юбка трехклинка — простовата…
— По мне и это хорошо. Отошло мое время модничать… Живем, а зеркала хорошего приобрести не можем. Не знаю, как и сидит… Катя, надень ты, посмотрю со стороны.
— Да оно мне будет узковато…
Однако Катя взяла платье, стала расправлять. Анна разглядывала ее с внимательной грустью — от подернутых загаром ног в босоножках до густых волос, выбившихся темным мягким пухом у маленьких ушей.
— Узковато будет… Сейчас, Аннушка, я в другую комнату
Но Анна остановила:
— Не надо.
— Почему?
— Не хочу… Платье разонравится.
— Да почему же?
Анна с улыбкой вздохнула.
— Недогадлива ты… Ведь мы все завистливы на красоту. Ты красавица, а я и в молодости-то не была такой, а теперь и подавно.
Катя разрумянилась от удовольствия.
— Ничего ты так не увидишь. На мне все же видней…
Анна с неохотой выпустила платье из рук.
Катя, несмотря на свой возраст, в плечах и в спине была шире Анны. Платье действительно казалось узковатым, только в талии не морщилось, гладко облегало, подчеркивая упругость бедер.
Анна с горечью опустила руки.
— Так и знала… Хоть не снимай. Мне теперь на себя в этом платье взглянуть тошно.
Она, угловатая, с тонкими руками, излишне длинной шеей, узкоплечая и узкогрудая, с печальной завистью смотрела, как поворачивается перед ней, косясь одним глазом на зеркало, Катя: высокая, стройная, сиреневый шелк оттеняет нежную смуглоту тонкой кожи на руках, с лица не сходит счастливый румянец — кому не лестно чувствовать себя красивой.
— Аннушка… — Катя ласково обняла Анну, усадила ее на диван, осторожно, чтоб не смять юбку, опустилась сама. — Замуж я выхожу…
— За Комелева?.. За Сашу?
Катя смущенно кивнула головой.
— Он моложе тебя?
— Всего на год. Разве это — препятствие?
— Он мальчик. Ты не по годам взрослой выглядишь.
— Аннушка, не надо, молчи. Ничего слышать не хочу.
— Нет, что ты! Не отговариваю тебя… Только помни об одном: в таком деле самая мелкая, самая незаметная ошибка вырастает в бесконечные мучения… Впрочем, всех нас предупреждали опытные люди, и никто их не слушал. Бесполезное я говорю, забудь все. Полюбился — выходи.
Катя, слушая Анну, притихла, наблюдала за ней; когда та замолчала, спросила осторожно:
— Что случилось, Аннушка?
Анна опустила голову, пожала плечами:
— Кто знает… Приходит с работы, если слово скажет, то по крайней нужде: «Поесть дай. Готов ли чай?..» Что случилось? Неизвестно. То и страшно, Катя…
Катя слушала и испытывала обычную неловкость, когда счастливому человеку приходится сочувствовать горю. Надо что-то сказать, как-то подбодрить, а слов нет.
В это самое время во дворе хлопнула калитка, на крыльце раздались шаги.
— Павел… Легок на помине. — Анна со вздохом поднялась с дивана.
Он вошел со своей обычной напористостью — волосы спутаны, ворот на красивой шее распахнут, глаза сухо блестят. Узнал Катю, и суровое лицо подобрело.
— Эге! У нас гости… Здравствуйте.
Катю пугал этот непонятный для нее стремительный человек. Она сразу же вспомнила, что на ней чужое платье, в плечах и груди стянутое нелепыми складками, засмущалась. Скрываясь за перегородку в соседнюю комнату, чувствовала всей спиной пристальный взгляд Павла Сергеевича.