Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

Вознесенский Андрей Андреевич

Немые в магазине

Д. Н. Журавлеву

Немых обсчитали. Немые вопили. Медяшек медали влипали в опилки. И гневным протестом, что все это сказки, кассирша, как тесто, вздымалась из кассы. И сразу по залам, по курам зеленым, пахнуло слезами, как будто озоном. О, слез этих запах в мычащей ораве. Два были без шапок. Их руки орали. А третий с беконом подобием мата ревел, как Бетховен, земно и лохмато! В стекло барабаня, ладони ломая, орала судьба моя глухонемая! Кассирша, осклабясь, косилась на солнце и ленинский абрис искала в

полсотне. Но не было Ленина. Все было фальшью... Была бакалея. В ней люди и фарши. 1958

* * *

Эх, Россия!.. Эх, размах... Пахнет псиной в небесах. Мимо Марсов, Днепрогэсов, мачт, антенн, фабричных труб страшным символом прогресса носится собачий труп. 1957

Туманная улица

Туманный пригород как турман. Как поплавки, милиционеры. Туман. Который век? Которой эры? Все — по частям, подобно бреду. Людей как будто развинтили... Бреду. Верней — барахтаюсь в ватине. Носы. Подфарники. Околыши. Они, как в фодисе, двоятся. Калоши? Как бы башкой не обменяться! Так женщина — от губ едва, двоясь и что-то воскрешая, уж не любимая — вдова, еще — твоя, уже — чужая... О тумбы, о прохожих трусь я... Венера? Продавец мороженого!.. Друзья? Ох эти яго доморощенные! Я спотыкаюсь, бьюсь, живу, туман, туман — не разберешься, о чью щеку в тумане трешься?.. Ау! Туман, туман — не дозовешься... 1958

Параболическая баллада

Судьба, как ракета, летит по параболе обычно — во мраке и реже — по радуге. Жил огненно-рыжий художник Гоген, богема, а в прошлом — торговый агент. Чтоб в Лувр королевский попасть из Монмартра, он дал кругаля через Яву с Суматрой! Унесся, забыв сумасшествие денег, кудахтанье жен и дерьмо академий. Он преодолел тяготенье земное. Жрецы гоготали за кружкой пивною: «Прямая — короче, парабола — круче, не лучше ль скопировать райские кущи?» А он уносился ракетой ревущей сквозь ветер, срывающий фалды и уши. И в Лувр он попал не сквозь главный порог — параболой гневно пробив потолок! Идут к своим правдам, по-разному храбро, червяк — через щель, человек — по параболе. Жила-была девочка, рядом в квартале. Мы с нею учились, зачеты сдавали. Куда ж я уехал! И черт меня нес меж грузных тбилисских двусмысленных звезд! Прости мне дурацкую эту параболу. Простывшие плечики в черном парадном... О, как ты звенела во мраке Вселенной упруго и прямо — как прутик антенны! А я все лечу, приземляясь по нимК— земным и озябшим твоим позывным. Как трудно дается нам эта парабола!.. Сметая каноны, прогнозы, параграфы, несутся искусство, любовь и история — по параболической траектории! В Сибирь уезжает он нынешней ночью. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . А может быть, все же прямая — короче? 1958

Бьют женщину

Бьют женщину. Блестит белок. В машине темень и жара. И бьются ноги в потолок, как белые прожектора! Бьют женщину. Так бьют рабынь. Она в заплаканной красе срывает ручку как рубильник, выбрасываясь на шоссе! И взвизгивали тормоза. К ней подбегали тормоша. И волочили и лупили Лицом по лугу и крапиве... Подонок, как он бил подробно, стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг! Вонзался в дышащие ребра ботинок узкий, как утюг. О, упоенье оккупанта, изыски деревенщины... У поворота на Купавну бьют женщину. Бьют женщину. Веками бьют, бьют юность, бьет торжественно набата свадебного гуд, бьют женщину. А от жаровен на щеках горящие затрещины? Мещанство, быт — да еще как! — бьют женщину. Но чист ее высокий свет, отважный и божественный. Религий — нет, знамений — нет. Есть Женщина!.. ...Она как озеро лежала стояли очи как вода и не ему принадлежала как просека или звезда и звезды по небу стучали как дождь о черное стекло и

скатываясь остужали ее горячее чело 1960

Потерянная баллада

I

В час осенний, сквозь лес опавший, осеняюще и опасно в нас влетают, как семена, чьи-то судьбы и имена. Это Переселенье Душ. В нас вторгаются чьи-то тени, как в кадушках растут растенья... В нервной клинике 300 душ. Бывший зодчий вопит: «Я — Гойя». Его шваброй на койку гонят. А в ту вселился райсобес — всем раздаст и ходит без... А пацанка сидит в углу. Что таит в себе — ни гугу. У ней — зрачки киноактрисы косят, как кисточки у рыси...

II

Той актрисе все опостылело, как пустынна ее Потылиха! Подойдет, улыбнуться силясь: «Я в кого-то переселилась! Разбежалась, как с бус стеклярус. Потерялась я, потерялась!..» Она ходит, сопоставляет, нас, как стулья, переставляет. И уставится из угла, как пустынный костел, гулка. Машинально она — жена. Машинально она — жива. Машинальны вокруг бутылки, и ухмылки скользят обмылками. Как украли ее лабазно!.. А ночами за лыжной базой три костра она разожжет и на снег крестом упадет потрясенно и беспощадно как посадочная площадка пахнет жаром смолой лыжней ждет лежит да снежок лизнет самолет ушел — не догонишь Ненайденыш мой, ненайденыш! Потерять себя — не пустяк, вся бежишь, как вода в горстях...

III

А вчера, столкнувшись в гостях, я увижу, что ты — не ты, сквозь проснувшиеся черты — тревожно и радостно, как птица, в лице твоем, как залетевшая в фортку птица, бьет пропавшая красота... «Ну вот,К— ты скажешь,К— я и нашлась, кажется... В новой ленте играю... В 2-х сериях... Если только первую пробу, блин, не зарубят!..» 1962

Первый лед

Мерзнет девочка в автомате, прячет в зябкое пальтецо все в слезах и губной помаде перемазанное лицо. Дышит в худенькие ладошки. Пальцы — льдышки. В ушах — сережки. Ей обратно одной, одной вдоль по улочке ледяной. Первый лед. Это в первый раз. Первый лед телефонных фраз. Мерзлый след на щеках блестит — первый лед от людских обид. Поскользнешься. Ведь в первый раз. Бьет по радио поздний час. Эх, раз, еще раз, еще много, много раз. 1956

* * *

К нам забредал Булат под небо наших хижин костлявый как бурлак он молод был и хищен и огненной настурцией робея и наглея гитара как натурщица лежала на коленях она была смирней чем в таинстве дикарь и темный город в ней гудел и затихал а то как в реве цирка вся не в своем уме — горящим мотоциклом носилась по стене! мы — дети тех гитар отважных и дрожащих между подруг дражайших неверных как янтарь среди ночных фигур ты губы морщишь едко к ним как бикфордов шнур крадется сигаретка 1960

Елена Сергеевна

Борька — Любку, Чубук — двух Мил, а он учителку полюбил! Елена Сергеевна, ах, она... (Ленка по уши влюблена!) Елена Сергеевна входит в класс. («Милый!» — Ленка кричит из глаз.) Елена Сергеевна ведет урок. (Ленка, вспыхнув, крошит мелок.) Понимая, не понимая, точно в церкви или в кино, мы взирали, как над пеналами шло таинственное о н о... И стоит она возле окон — чернокосая, синеокая, закусивши свой красный рот, белый табель его берет! Что им делать, таким двоим? Мы не ведаем, что творим. Педсоветы сидят: «Учтите, вы советский никак учитель! На Смоленской вас вместе видели...» Как возмездье, грядут родители. Ленка-хищница, Ленка-мразь, ты ребенка втоптала в грязь!