Собрание сочинений. Том 3

Шаламов Варлам Тихонович

1969

* * *

Как пишут хорошо: «Испещрено…»«Вся в пятнах крови высохшая кожа».А мне и это нынче все равно.Мне кажется — чем суше и чем строже,Тем молчаливей. Есть ли им предел,Ненужным действиям, спасительным отпискам,Венчающим любой земной удел,Придвинутый к судьбе так близко.

1969

* * *

Суеверен я иль нет — не знаю,Но рубаху белую своюЧистую на счастье надеваю,Как перед причастьем, как в бою.Асептическая осторожность —Древняя примета разных стран,Древняя заветная возможностьУцелеть после опасных ран.

(1960-е)

* * * [210]

Приглядись

к губам поэта,Угадай стихов размерИ запомни: чудо это,Поучительный пример, —Где в прерывистом дыханьеЗрению доступный ритмПодтверждает, что стихамиЖизнь о жизни говорит.

1969

* * * [211]

Дорога ползет, как червяк,Взбираясь на горы.Магнитный зовет железняк,Волнует приборы.На белый появится светЛежащее где-то под спудом —Тебе даже имени нет —Подземное чудо.

1969

210

Написано в Москве в 1969 году. Попытка фиксировать один из этапов поэтического творчества в его наиболее постижимой части.

211

Написано в Москве в 1969 году.

* * *

На небе бледно-васильковом,Как облачко, висит луна,И пруд морозом оцинкованИ стужей высушен до дна.Здесь солнце держат в черном теле,И так оно истощено,Что даже светит еле-елеИ не приходит под окно.Здесь — вместо детского смятеньяИ героической тщеты —Одушевленные растенья,Деревья, камни и цветы…

(1960-е)

* * *

Волна о камни хлещет плетьюИ, отбегая внутрь, назад,На берег выстелется сетью,Закинет невод наугад,Стремясь от нового уловаДоставить самой глубинеЕще какое-нибудь слово,Неслыханное на дне.

(1960-е)

* * *

Как в фехтовании — ударИ защитительная маска, —Остужен вдохновенья пар,Коварна ранняя огласка.Как в фехтовании — порывК ненайденному совершенству, —Всех чувств благословенный взрыв,Разрядки нервное блаженство.

(1960-е)

* * *

Ведь в этом беспокойном летеЕстественности нет.Хотел бы верить я примете,Но — нет примет.Союз с бессмертием непрочен,Роль нелегка.Рука дрожит и шаг неточен,Дрожит рука.

(1960-е)

ВЕЧЕРНИЙ ХОЛОДОК

Вечерний холодок,Грачей ленивый ропот —Стихающий потокДневных забот и хлопот.Я вижу, как во сне,Бесшумное движенье,На каменной стенеВлюбленных отраженье.Невеста и жених,Они идут как дети,Как будто кроме нихНет ничего на свете.

(1960-е)

* * *

Летом работаю, летом,Как в золотом забое,Летом хватает светаИ над моей судьбою.Летом перья позвонче,Мускулы поживее,Все, что хочу окончить,В летний рассвет виднее.Кажется бесконечнымДень — много больше суток!Временное — вечным,И — никаких прибауток.

1970

* * *

Не чеканка — литьеЭтой медной монеты,Осень царство своеОткупила у лета.По дешевке кустыРаспродав на опушке,Нам сухие листыНабивает в подушки.И, крошась как песок,На бульвар вытекает,Пылью вьется у ногИ ничем не блистает.Все сдувают

ветраНа манер завещанья,Наступает пораПеремен и прощанья.

1970

* * *

Мир отразился где-то в зеркалахМильон зеркал темно-зеленых листьевУходит вдаль, и мира легкий шаг —Единственная из полезных истин.Уносят образ мира тополяКак лучшее, бесценное изделье.В пространство, в бездну пущена земляС неоспоримой, мне понятной целью.И на листве — на ветровом стеклеЛетящей в бесконечное природы,Моя земля скрывается во мгле,Доступная Познанью небосвода.

1970

ВОСПОМИНАНИЕ О ЛИКБЕЗЕ

Он — черно-белый, мой букварь,Букварь моей судьбы:«Рабы — не мы. Мы — не рабы» —Вот весь его словарь.Не мягкий ход полутонов:«Уа, уа, уа», —А обновления основЖелезные слова.Я сам, мальчишка-педагог,Сижу среди старух,Старухам поднимаю дух,Хоть не пророк, не Бог.Я повторяю, я учу,Кричу, шепчу, ворчу,По книге кулаком стучу,Во тьме свечой свечу.Я занимаюсь — сутки прочь!Не ангел, не святой,Хочу хоть чем-нибудь помочьВ сраженье с темнотой.Я ликвидатор вечной тьмы,В моих руках — букварь:«Мы — не рабы. Рабы — не мы».Букварь и сам — фонарь.Сраженье с «чрез», и «из», и «без»,Рассеянных окрест,И называется «ликбез»,Где Маша кашу ест.И тихо слушает весь классМне важный самомуЗнакомый горестный рассказ«Герасим и Муму».Я проверяю свой урокИ ставлю балл судьбе,Двухбалльною системой могОтметку дать себе.Себе я ставлю «уд.» и «плюс»Хотя бы потому,Что силой вдохновенья музРазрушу эту тьму.Людей из вековой тюрьмыВеду лучом к лучу«Мы — не рабы. Рабы — не мы» —Вот все, что я хочу.

1970

* * *

Моя мать была дикарка,Фантазерка и кухарка.Каждый, кто к ней приближался,Маме ангелом казался.И, живя во время оно,Говорить по телефонуМоя мама не умела:Задыхалась и робела.Моя мать была кухарка,Чародейка и знахарка.Доброй силе ворожила,Ворожила доброй силе.Как Христос, я вымыл ногиМаме — пыльные с дороги, —Застеснялась моя мама —Не была героем драмы.И, проехавши полмира,За порог своей квартирыМоя мама не шагала —Ложь людей ее пугала.Мамин мир был очень узкий,Очень узкий, очень русский.Но, сгибаясь постепенно,Крышу рухнувшей вселеннойУдержать сумела мамаОчень прямо, очень прямо.И в наряде похоронномМама в гроб легла Самсоном, —Выше всех казалась мама,Спину выпрямив упрямо,Позвоночник свой расправя,Суету земле оставя.Ей обязан я стихами,Их крутыми берегами,Разверзающейся бездной,Звездной бездной, мукой крестной.Моя мать была дикарка,Фантазерка и кухарка.

1970

ПРАЧКИ

Девять прачек на том берегуЗамахали беззвучно валками,И понять я никак не могу,Что у прачек случилось с руками.Девять прачек полощут белье.Состязание света и звукаВ мое детство, в мое бытиеВорвалось как большая наука.Это я там стоял, ошалевОт внезапной догадки-прозренья,И навек отделил я напевОт заметного миру движенья.