Собрание стихотворений и поэм

Гамзатов Расул Гамзатович

АМИНЕ

С добрым утром! Засвети свой взгляд! С новым утром, птенчик мой хороший! Жизнь моя, идущая на спад, Видишь, хлопает тебе в ладоши!

Для тебя я песню приберег… Не поймешь пока, но все ж послушай! Вижу, что ступаешь на порог, Ты, малютка, – дар мой наилучший!

Как ни бейся, что там ни пиши, В ад спускайся, поднимайся к звездам, – Краше человеческой души Ни один поэт еще не создал!

Жизнь свою я отдавал стихам, Песни я писал, смеясь и плача… Но сейчас всю жизнь свою отдам За тебя… И все

стихи в придачу!

Чтоб росла ты краше и умней, В гроб сошли десятки поколений… Орден мой – всех прочих драгоценней, – Дай прижму тебя к груди моей!

ТАВУСЕ

В люльке – крохотное существо. Радуюсь ему, а в горле – слезы. Как мало дите! А вкруг него – Явные и тайные угрозы.

Слабая былиночка, прости, Что порадовать тебя нам нечем: Мир, покуда ты была в пути, Не готовился к хорошим встречам.

Все даренья матери-земли, То, что нам она давала щедро, Мы не только не уберегли, – Растоптали, отравили недра!..

С птицами захочешь поиграть, Ближе подзовешь… Но что же это?.. В небе птичьих стай не сосчитать, Да не птицы это, а ракеты!

Маленькая, как тебя сберечь?! Взрослые вздыхают беспокойно. Если ж заведут о звездах речь, Значит, – звездные помянут войны!

В людях – недоверие и страх. К разуму их призывать не пробуй! Всюду – на колеблемых весах – Мир, а рядом – бешеная злоба.

Что из них осилит? Чья возьмет? Может, и одумаются люди… Но пока – увы! – из года в год Не смолкает хриплый вой орудий…

…Спи, дитя!.. Покуда ты мала. Все лелеют крошку дорогую. Подрастешь… И может быть, от зла Внученьку свою оберегу я!

МОЕ ИНЖИРОВОЕ ДЕРЕВО

Я нашел, не много и не мало, косточку инжира. У окна посадил и загадал, чтоб стала поскорее деревом она.

Дерево росло по вертикали. И однажды в жаркий летний день попросил у листьев я, чтоб дали листья мне спасительную тень.

И в тени блаженно отдыхая, понял я – осталось лишь одно пожелать, и пожелал тогда я, чтоб заплодоносило оно.

И плодам, пьянящим, сочным, спелым, радуясь, мечтал я, глядя в сад, чтоб у песен и у жизни в целом был таким же точно результат.

Я мечтал… Но вдруг метель вскружила… Нет такого счастья, чтоб – навек… И на листья нежные инжира выпал снег, тяжелый белый снег.

*

Ты меня мягким, робким сделала. Стал послушен. Только барашком кротким был я тебе не нужен.

Ты меня сильным волком сделала. Нет смелее. Грозен и горд. А толку? – Не по душе тебе я.

Как бы себя ни вел я, что бы ни отвечал я, ты была недовольна и головой качала.

Я заболею, скажешь: «Сам виноват, а кто же?..» Ты от простуды сляжешь, слышу: «Виновен тоже…»

И голова под рокот вечного непрощенья камнем с горы упреков катится вниз в ущелье.

ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ

1

Зал

опустел… Ни одного актера в плохой игре никто не упрекнет. Работали на совесть. У суфлера по сути дела не было хлопот.

Порой и в самой слабой, скучной пьесе бушует свадьба, сыплют бубенцы… Спектакль окончен, но как лихо песни отпели безголосые певцы!

Что говорить о песнях, если рьяно, в желании безудержно слепа, лупила, и не только в барабаны, бездарных барабанщиков толпа.

Так мнят себя судами сотни старых дырявых лодок, спящих на мели… Так самолетам сломанным в ангарах мерещится, что в космосе они…

Я знал их, они брели по свету, тепло высокопарностью губя, и, совесть раздавив, как сигарету, бокалы поднимали за себя.

2

Вины вином не смоешь… Над могилой того, кто в жизни был жестоким, злым, бесчеловечным, – осенью унылой я не грущу. Я плачу по живым.

Но что изменят слезы? Воровато оглядываясь, тысячи других идут по жизни, словно по канату: то влево крен, то вправо крен у них.

Вчера они кричали: «Сделка! Взятка! Он вор! С него бы шкуру снять!..» Увы… Сегодня перед ним щебечут сладко с почтительным наклоном головы.

Вчера еще «мужчины» эти разом грозились придушить одну… Но вот на шее у нее колье с алмазом, и все они воды набрали в рот.

Кого бы депутатом ни избрали, они ему усердно лижут зад. Они меня недавно старшим звали, а нынче вслед мне кобрами шипят.

Они поднаторели в макияжах, а надо – грим в момент смывают весь. Индийцы, инки, маскам вашим – наших не перекрыть: не лица – морды здесь!

3

И те, кому я верил безоглядно, мне изменяли тоже, что скрывать. Как им ума хватило, непонятно, так безупречно роль свою сыграть?

Родные горы этому не учат, и скалы не дадут дурной совет… Отец мой, я изранен, я измучен, – где совесть у людей? Ответа нет…

Кто режиссер поганого спектакля? Что за чабан пасет таких овец? И как большая ненависть, по капле, скопилась в чашах маленьких сердец?

Чтоб меж друзей случилась кряду драка, весьма великий нужен дипломат. Готов я аплодировать… Однако где автор пьесы? Где мой злой собрат?

Кто прячется за сценой черной тенью? Кто на себя ответственность возьмет? Ответьте мне… И вот, по мановенью, они выходят медленно вперед.

«Мол, так и так, и в этом нет секрета, я режиссер, но я здесь ни при чем!» – воскликнула блестящая монета и спряталась в кармане, под ключом.

4

«Я дирижер, – сказало кресло важно, – для карьеристов я ценней всего». И приоткрыв лицо свое бесстрашно, «Я музыка!» – вскричало воровство.