Сокровища Аба-Туры
Шрифт:
Рыбари весело выхватывали из кошеля серебристые упругие рыбины, палками глушили их и кидали в лодки. И вскоре две лодки были наполнены рыбой по самые борта. Хариусов пересаживали живыми в живорыбные садки.
Опустошенный кошель погрузили в воду и снова вытащили с рыбой. А рыба все прибывала и прибывала. Вот уж и рыбари выбились из сил, и их сменили другие казаки. Пришлось потрудиться и Деке. Потом, навозившись с тяжелым решетом, устали и они. Рыба к тому времени пошла реже, мельче, и вскоре уже стала попадаться лишь отдельная глупая мелочь, ленков же и хариусов и вовсе не стало, и старшой дал команду вытаскивать кошель на сухо.
На песках уже весело полыхали
Веха V
Годовые торги
Будто воробьишко из-под застрехи, выпорхнуло утро двадцать третьего августа. А уж Кузнецк полон людьми, как пирог начинкой. Слух о предстоящей ярмарке с молниеносной быстротой распространился по улусам, собрав в острог татар — верноподданных князца Базаяка, казаков с ближних заимок и даже кыргызцев, явившихся с миром покупок ради. Кыргызы пригнали десяток лошадей и привезли обычные свои войлоки и кожи для обмена на русские товары.
Спозаранок соборную тишину утра обрушила пищаль. Народ обсыпал берег Тоома, как морошка болотную кочку. Снизу, супротив течения, плыли к Кузнецку крутобокие, отяжеленные грузом струги. Скалились сверху с задранных над водой носов безглазые пасти чудищ. Как в песне:
Нос, корма по-туриному, Бока взведены по-звериному.Поблескивая на солнце, мерно взлетали весла. Дека, пришедший на берег позже других, протиснулся вперед к самому урезу реки. Струги шли ходко, расстояние между ними и встречающими быстро сокращалось.
— Борзо гребут! — залюбовался гребцами Федор. И хотя в кармане его была лишь мелочь, подаренная воеводой, радовался вместе со всеми предстоящей ярмарке, как празднику.
Наконец, струги подошли настолько, что можно было разглядеть флажки на мачтах с фамильным знаком гостя. Возвышаясь над гребцами, стояли на стругах, широко расставив ноги, молодцы в выцветших за дорогу кафтанах.
— Греби суши! — гаркнул с кормы статный русоголовый дядька. Струг ткнулся звериным носом в глинистое пристанище. Десятки рук с берега тотчас подхватили судно за борта, за мокрые бечевы и дружно, разом вытащили его вместе с приказчиком, гребцами и товарами на сухо до половины. Весело, споро разгрузили грузы драгоценные из трюмов и казенок и снесли в лабазы под присмотром торгованов бывалых. Из важни принесли безмены и меры. Торг начался.
Вокруг стоял праздничный разноязыкий гомон. Суетни — через край. В людском круговороте шабуры мешались с кумачом русских рубах. Торговали со столов и прилавков, сколоченных на скору руку. Московитяне разложили товар ходкий, меновый; с одних прилавков продавали медные тазы, топоры каленые, замки пудовые, величиной с баранью голову, косы-литовки да горбуши, ножи, ножницы, веревки. Особливо стояли колокольца: большие, поменьше и совсем маленькие. На них старой вязью писано: «Купи, денег не жалей, с оным ездить веселей» или «Купи, не скупися, езди — веселися!» Тронешь дарвалдайский колоколец — зальется, засмеется он молодым звоном. Из-за других прилавков бойкие торговцы щепетиньем зычно зазывали честной народ к своим товарам. А товары были все заманчивые и вид имели приятственный.
Ленты
С ним перекликался петушиный тенорок сбитенщика:
«Сбитень с шалфеем! Пьем — аж потеем!»Рядом татарин с рваной ноздрей, одетый в дырявый шабур, изъяснялся с купцом посредством жестов, делая круглые глаза и прищелкивая языком. Менял он соболей на московский платок и стеклянные бусы. Купец, воровато оглядываясь, перебирал коричневый, отливавший дорогим блеском мех цепкими пальцами. Две сильные страсти боролись в нем: азарт торговца и боязнь отведать батогов — скупка и продажа соболя беспошлинно наказаньем чревата. Обладатель соболей удерживал колебавшегося купчика за полу. Купец играл в равнодушие, делал вид, что хочет уйти: «Надоели вы мне!»
Мрасские татары явили базару трое саней рыбы, шкурки беличьи, короба грибов и моченой кислицы. Обвешанные зайцами, утками, тетерками толкались в толпе охотники. Пятко Кызылов разговаривал по-татарски с абинским паштыком Базаяком. Разговор шел важный: о видах на зимнюю соболиную охоту, а значит и о видах на ясак.
— Нынче тайга бурундуком кишит, — говорил князец, — белки тоже много. Значится, и соболю быть. Потому как для соболя бурундуки да белки — корм наилучший. Орех нынче в кедровниках добрый уродился. И бурундук, и белка, и сам албага — соболь — все орех любят. Стал быть, сполна ясак сберете, еще и нам крохи останутся.
— Персты-то медведь, что ль, отхряпал? — кивнул Пятко на левую клешнястую руку Базаяка, на которой безымянный и мизинный пальцы отсутствовали. Спросил так, от скуки, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Мороз отгрыз, — вздохнул паштык. — Прошлой зимой еще. Ухо вот тоже мороз обкургузил. Мало-мало всего не съел…
Они немного помолчали, потеряв нить разговора.
Пятко угостил князца табун-травой и стал глазеть на торговлю.
Опьянев от трех затяжек, Базаяк выдохнул дым, закашлялся и запел сиплым голосом:
«Кедрам лазим, Шишкам бьем, Бурундук купсам сдаем»Пятко подмигнул ему:
— Это ты, князь, с табун-травы, тверезый так запел, а ежли б тебе чарку бормотухи поднесть, как бы ты заголосил? Опосля торгов приходи в кабак-то, посидим, погутарим об том, об сем…
Пятко неспешно зашагал вдоль торгового ряда.
На покупателей смотрели белые, заплаканные луны медвежьего сала, в круги перетопленного. И все запахи перешибал знаменитый шорский мед. Отсюда в туесах, берестнях и кадках везли его купцы за тысячи верст в Москву, к столу самого государя.