Сокровища Валькирии. Звездные раны
Шрифт:
Зимогор тихо шалел от красоты и иногда непроизвольно останавливался и замирал: хотелось смотреть вдаль, и когда глаз медленно достигал горизонта — окоема, как говорили в старину, — что-то происходило, зрение становилось невероятно острым, орлиным, так что он за десятки километров начинал видеть мельчайшие детали: крошечный водопад, горного козла на тающем леднике, птиц-кедровок в пышных кронах кедров…
И еще было предощущение радости, ожидаемой не известно откуда и по какой причине.
Вероятно, то же самое видел и топограф, потому что время от времени старательно пыхтел и сетовал, что здесь оптика атмосферы
Но было и горе в этой земле. Оно валилось в буквальном смысле с неба, через считанные минуты после каждого старта космического корабля в Байконуре. Отработанные первые ступени, попросту говоря, емкости с остатками ядовитого топлива, падали в Манорайскую котловину, будто их магнитом сюда притягивало. Если же случался неудачный запуск, то сам корабль почти всегда падал именно здесь, и, вероятно, от таких катастроф остались черно-бурые пятна пожаров по зелени леса. Для сбора ступеней и дезактивации земли на месте падения была создана специальная бригада «отработчиков», но она, как и все здесь, давно развалилась из-за недостатка средств. Мудрые и наивные хозяева этой земли тащили упавшие чуть ли не на их головы трубы к себе домой и пытались приспособить для хозяйственных нужд, чтоб добро не пропадало. Травились сами, больными рождались дети, ни с того, ни с сего умирали совершенно здоровые люди, скот — обо всем этом было подробно изложено в справке, полученной Зимогором перед поездкой на Алтай.
Хозяин этой земли, стоящий сейчас перед ним, смотрелся совсем жалко: драный длинный дождевик, шапчонка, стоптанные на один бок кирзачи. Экипированные с иголочки, обряженные в хороший армейский камуфляж (спецодежда поставлялась заказчиком), Зимогор с топографом выглядели как агрессоры-захватчики.
— Если ты хозяин, позаботился бы о своей земле, — выговорил ему Олег, — пока ее совсем не запакостили. А то скоро не то что продавать — и ступить сюда нельзя будет, колючей проволокой обтянут.
Он не понял Зимогора, подумал, спросил со скрытым вызовом:
— Зачем — обтянут проволокой? Чтобы продать?
— Да кто ее купит? — чуть не закричал Олег. — Не земля, а зараженная зона! Чернобыль!
— Земля нас кормит, — опять ничего не поняв, проговорил хозяин.
— Как она кормит? Чем? Скот сдох, зверье разбежалось! Да здесь даже шишки с кедров бить нельзя! Воду пить!
Алтаец прищурился, окончательно спрятав глаза.
— Нам деньги дают, пособие. Кто живет здесь — всем дают.
В той же справке о коренных жителях Горного Алтая говорилось как о древнем мудром племени с особым укладом жизни и культурой, но от общения с этим хозяином у Зимогора складывалось иное представление: либо местные жители сумасшедшие, либо это проявление детскости народа.
— От вас просто откупаются, — попытался он вразумить алтайца. — Причем копейками. Сколько тебе платят? Сто рублей! И то не вовремя?
Тот не хотел слушать, упорно стоял на своем.
— Люди сказали, ты пришел, чтобы посмотреть, что лежит в нашей земле, а потом продать.
— Да тебе же наврали! Обманули! — не выдержал и встрял топограф. — Можем заверить: твою землю никто не тронет. Только сам не отдавай! И не позволяй загаживать ее!
Алтаец не поверил и обиделся, посмотрел на пришельцев и ушел назад, в гору.
А топограф до самого вечера никак не мог разобраться
— Да сколько можно! — возмутился он. — Как первый раз замужем.
— Ничего не понимаю, — сдался топограф. — Цифры не бьют. Что-то с теодолитом… Попробуем еще ход протянуть от репера. Где-то у уреза воды должен стоять…
Часа полтора он рыскал вдоль речки и вернулся ни с чем: когда-то установленный репер или смыло половодьем, или кто-то уничтожил его, что было не в диковинку. Однако поделился своими догадками, мол, здесь в послеобеденное время атмосфера дает сильное преломление луча и невозможно быстро вычислить погрешность без специальных измерений и таблиц.
— И что же будем делать? — не скрывая раздражения, спросил Зимогор. — Ночевать, что ли?
— Подождем вечера, — предложил тот с тусклым и настороженным взглядом. — Внизу намного теплее, и когда температура уравновесится, оптические свойства атмосферы станут реальными…
Вечером они еще раз прошагали с теодолитом и мерной лентой от речки до каменного развала по краю альпийского луга, затем к его центру, и топограф окончательно увял.
— Не сходится… На хрен, не знаю! Погрешность в сто сорок два метра! Такого быть не может. Оптика атмосферы здесь ни при чем. Инструмент тоже… Такое чувство, будто кто-то мешает.
— Плохому танцору всегда мешает одно место, — пробурчал Зимогор, чувствуя при этом необъяснимую и какую-то пугающую настороженность.
— Придется ждать ночи, — обреченно сообщил топограф. — Попробуем по звездам… Или рано-рано утром…
И тоскливо поглядел в небо, которое вместе с сумерками заволакивало серыми тучами.
Зимогор на это ничего не сказал и подался вниз по склону — к Манорае.
«Уазик», на котором они приехали из Барнаула, оставался на дороге в трех километрах, и можно было бы переночевать в кабине, однако по-весеннему разлившаяся речка, шумящая под навесом высокого густого леса, смотрелась сверху уютной, теплой и привлекательной, особенно другой ее берег со стеной кедровника. Дальше начиналась сама Манорайская котловина — слегка всхолмленная равнина с островами леса на вершинах, за которой синели далекие горы и белые гольцы, покрытые снегом.
Как виновника ночевки, Зимогор отправил топографа к машине, чтобы принес продукты, воду, припасенную в городе, и спальные мешки, а сам не спеша спустился вниз и выбрал место на берегу, где, судя по горам перепревшей шелухи от кедровых шишек, каких-то деревянных приспособлений и ям, когда-то работали шишкобои. Здесь, внизу, было совсем тепло, земля оттаяла, несмотря на плотную стену леса, и, кажется, от нее исходило марево. Олег развел костер, чтоб указать место топографу, а сам побрел в глубь старого кедровника. Блеклая, прикрытая тучами заря едва пробивалась сквозь кроны, и в этом косом, искажающем реальность свете он вдруг заметил, что на полянках уже растет высокая, не по сезону, бледно-зеленая трава. Это показалось так странно, будто из ранней весны он ступил в лето, и не хотелось верить своим глазам;