Сокровище господина Исаковица
Шрифт:
Землевладелец Эрикссон некоторое время просто стоял, глядя на маленькую женщину и ее сжатый кулак, которым она ударила по столу у него перед носом.
— Неужели такими маленькими руками действительно можно работать? – поинтересовался он чуть погодя.
— Дайте мне хотя бы попробовать, – ответила Рут. В результате мои родственники начали работать на крупнейшего землевладельца садового района Хессельбю. Они впервые работали на тех же условиях, что и шведы, и за ту же плату. Женщины получали в час по сорок два эре, а мужчины – крону и тридцать два эре, что было в то время нормальным заработком садовых работников.
Вскоре они уже смогли перебраться к другим, менее высокомерным работодателям. Поскольку
— Он был очень добр и помогал нам как только мог, – рассказывала она. – Например, благодаря ему мы смогли снять в Хессельбю старый дом на улице Гледьевэген. Муниципалитету хотелось, чтобы кто-нибудь обрабатывал относившийся к дому земельный участок. Дом был в плохом состоянии: он представлял собой большую деревянную хибару без изоляции, водопровода и канализации. Но мы очень обрадовались возможности там жить.
В этом доме, имевшем по одной комнате на каждом этаже, жили дедушка Эрнст, его брат, Рут и их друзья – Гюнтер, Киве, Ханс и Хенни. Как и следовало ожидать, их жилище стало местом встреч и временного ночлега для остальных их знакомых.
Количество жильцов временами достигало четырнадцати человек, и дом фактически превратился в маленький шведский кибуц, поскольку они, как прежде в "Гехалуце", все делали сообща.
— Наши друзья купили себе в ближайшем магазине по кружке, столовому прибору, по десертной и большой тарелке и принесли к нам, – рассказывала Рут. – Деньги на еду мы складывали в общий котел, а по вечерам все приходили и ужинали у нас дома. Так нам удавалось хорошо сводить концы с концами. Денег в то время хватало, а благодаря продуктовым карточкам нам удавалось выменивать дополнительный хлеб на водку и кофе, в которых мы не слишком нуждались.
Все работали, сколько хватало сил: днем – у окрестных садоводов, а по вечерам – на земле возле своего дома.
— Соседи не понимали, как мы успеваем работать и еще заниматься собственным участком, – говорила Рут. – Но когда нужно было сеять, мы брались за дело вместе и управлялись за день. А когда приходило время собирать урожай, мы брались за дело вместе и управлялись за день. Потом мы продавали овощи и делили деньги между собой.
Все это создавало колоссальную сплоченность и способствовало тому, что жизнь в Швеции становилась все более сносной. Работа в садах тоже шла успешно. Дедушка Эрнст с братом постепенно сделались бригадирами и научились шведскому языку у тех, с кем работали. Несмотря на то, что временами бывало нелегко, они много веселились и часто смеялись.
Когда я прослушиваю интервью, которые брал у родственников со стороны маминого отца, складывается впечатление, что там, в Хессельбю, они впервые после Дахау снова зажили более или менее нормальной жизнью.
Киве замечательно все это описал в тот раз, когда я встречался с ним в Фарсте. Поначалу он говорил серьезно, рассказывая своим теплым, грубоватым голосом, как после лагеря, испытав на себе жестокость нацистов и повидав, как люди вокруг мрут, точно мухи, он больше не чувствовал себя человеком. – Ничего подобного мне в жизни видеть не доводилось, – говорил он. – Даже в самых кошмарных снах я не представлял себе, что люди могут так поступать по отношению друг к другу. Так обращаться нельзя даже с животными. Правда, под конец становилось все равно. Просто ты сам превращался в настоящее животное.
Потом старик рассказал, как приехал в Швецию и как его использовали в качестве дешевой рабочей силы. И как пропали его хорошие костюмы и немногочисленное
Но вдруг его лицо просияло, и он принялся рассказывать о том дне, когда из Хессельбю позвонила Рут и сказала, что нашла для него работу у садовника. И как она и Хенни, когда он через пару дней приехал к ним, устроили торжественный ужин, которого ему никогда не забыть.
— Там собрались все наши друзья, – говорил он. – Они так красиво все организовали. Накрыли стол белой скатертью, зажгли свечи. "Я попал на небо, – подумалось мне. – Теперь я снова человек".
Невзирая на постоянные волнения из-за войны и нацистов, жизнь на Гледьевэген становилась все лучше и все больше походила на нормальную жизнь. И вот зимой 1942 года невестка моего дедушки произвела на свет дитя, которому предстояло стать первым в нашей семье беженцев ребенком, рожденным в Швеции, – маленькую девочку по имени Юдита. Стояла одна из страшно холодных военных зим, и Рут после тяжелых родов заболела. Врачи уверяли, что ребенок не заразится от матери, но ошиблись. У девочки сделалось воспаление легких, и она умерла. Доктор посоветовал им, чтобы справиться с горем, постараться сразу же родить еще одного ребенка, и в 1943 году родился Джонни.
Некоторое время назад я встретился с ним у него дома в Больсте [30] , и мы беседовали о его родителях и их жизни. Было очень приятно. Он всегда так тепло говорит о них. О том, какие они были замечательные люди и какое у него было великолепное детство. Ему разрешалось присутствовать при принятии всех семейных решений, родители уделяли ему очень много времени, а по воскресеньям они утром обычно вместе долго лежали, растянувшись на кровати, и все обсуждали. Но больше всего он рассказывал об их сплоченности – о компании, которая вместе жила в деревянной развалине на Гледьевэген, работала и веселилась, помогая друг другу и всем делясь. Даже мной, добавил он в шутку.
30
Больста – небольшое местечко в Упсальском лене.
— Я действительно был общей собственностью, – сказал он. – У Хенни, маминой лучшей подруги, своих детей так и не родилось. Но она обычно щипала меня за попку, приговаривая: "Половинка попы моя".
Я беру со шведского стола еще немного еды, а потом отец, достав яркую коробку с сердечными лекарствами, подробно объясняет, какие пилюли для чего, какие у них побочные действия и что необходимо принимать, чтобы сбалансировать соответствующий эффект. Когда у меня голова уже окончательно идет кругом от всей информации, он, проглотив порцию лекарств из коробки, заявляет, что, если потеряет свои пилюли, нам придется ехать домой, иначе он умрет.
— А этого допускать нельзя, – говорит он, преду преждающе подняв указательный палец, – потому что тогда твоя мать меня убьет.
18. Du bist wohl verr"uckt [31]
Мы покидаем гостиницу и на хорошей скорости едем по новым дорогам, построенным перед чемпионатом Европы по футболу. Машину ведет отец. Лео сидит рядом с ним, а я растянулся на заднем сиденье.
— Послушай, сынок, когда ты, собственно говоря, женился? – спрашивает отец. – У вас, наверное, скоро день свадьбы?
31
Ты сошла с ума (нем.).