Солдаты
Шрифт:
разведчиков чуть виднелись фермы взорванного моста. Оттуда катился свирепый
рев водяного потока, стиснутого массой исковерканного железа. Невольно
хотелось взять еще левее, чтобы не оказаться случайно в зеве страшного
чудища, которым рисовался теперь мост.
Наконец все с радостью ощутили под ногами скользкое дно реки. Правый
берег бесшумно двигался навстречу разведчикам черным мохнатым зверем.
Солдаты осторожно сближались с ним. В прибрежных
Шахаев усиленно растирал свои ноги и правую руку.
– - Пошли, -- приказал Забаров.
И ночь поглотила их...
Через два часа они вновь появились на этом месте. Передохнули и поплыли
обратно. На этот раз благополучно достиг своего берега и Шахаев -- Никита ни
на метр не отставал от парторга, следя за ним.
На берегу разведчиков ожидали Наташа и Пинчук. Отойдя в безопасное
место, забаровцы переоделись в теплое, привезенное старшиной обмундирование,
выпили немного спирта, согрелись. Петр Тарасович уехал обратно, захватив с
собой мокрую одежду солдат.
Уже рассветало. Шахаев вспомнил про стихи, найденные разведчиками еще
накануне в кармане убитого немцами мадьярского солдата и переведенные на
русский язык сестрой убитого -- жительницей Трансильвании Илонкой Бела,
учительницей по профессии:
Я твой и телом и душой,
Страна родная.
Кого любить, как не тебя!
Люблю тебя я.
Моя душа -- высокий храм,
Но даже душу
Тебе, отчизна, я отдам
И храм разрушу.
Пусть из руин моей груди
Летит моленье:
"Дай, боже, родине моей
Благословенье!"
Иду к приверженцам твоим...
Там, за бокалом,
Мы молимся, чтоб вновь заря
Твоя сверкала.
Я пью вино. Горчит оно.
Но пью до дна я, --
Мои в нем слезы о тебе,
Страна родная!
Фашисты убили этого солдата за то, что он подговаривал своих товарищей
перейти на сторону русских. Перед глазами Шахаева и сейчас стояло лицо
мадьяра -- продолговатое, с плотно закрытыми глазами, с легким шрамом на
левой щеке. Должно быть, в нем билась та же горячая мысль, что и в большом
сердце Шандора Петефи, кому принадлежали эти строки.
– - Какая судьба! Ведь и тот погиб солдатом! -- вспомнил Шахаев
биографию великого венгерского поэта и с волнением спрятал стихи в свой
карман.
Мысль эта немного согрела Шахаева. Несколько дней он чувствовал себя
беспокойно, как бы обижался на самого себя. Случилось это после того, как он
не смог вызвать
поступок -- оскорбившего своего товарища.
"А ты считал себя неплохим воспитателем, -- строго журил он себя в
мыслях.
– - Врешь, брат, не умеешь..." -- и он горько улыбнулся. В большой
пилотке, прикрывшей его седую голову, парторг казался очень молодым. Лицо
его было без единой морщинки.
– - Вот ведь какая штука-то, Аким!
– - А что?
– - не понял тот, но забеспокоился, -- Случилось что-нибудь?
Шахаев объяснил.
Аким коротко улыбнулся:
– - Слушай: талант воспитания, талант терпеливой любви, полной
преданности, преданности хронической, реже встречается, чем все другое. Его
не может заменить ни одна страстная любовь матери...
– - Знаю, это же Герцена слова, -- печально и просто сказал Шахаев,
вновь удивив Акима.
– - Однако что же делать с бойцом?
– - добавил он, говоря
о солдате, совершившем проступок.
На другой день, когда разведчики уже были в селе, Шахаев повторил свой
вопрос:
– - Что же делать?
– - По-моему, ничего не надо делать.
– - Как?
– - теперь не понял Шахаев.
– - Очень просто. Вон полюбуйся, пожалуйста!
В глубине двора, куда указывал сейчас Аким, у водонапорной колонки
умывался тот самый солдат, о котором шла речь. Наташа качала воду и что-то
строго говорила ему. Солдат тихо, смущенно отвечал ей. До Шахаева и Акима
долетали только обрывки его слов:
– - Дурь напала... Стыдно... Все на меня. А парторгу да комсоргу не могу
в глаза глядеть. Стыдно...
– - То-то стыдно. Раньше-то куда глядел, что думал?
– - Раньше... кто знал... Собрание, должно, комсомольское будет?.. Хотя
бы не было...
– - Обязательно будет. А ты как думал, товарищам твоим легко?
– - уже
отчетливее слышался голос девушки.
– - Удивительный человек... твоя Наташа!
– - сказал Шахаев, не заметив в
волнении, как проговорил с акцентом, что с ним бывало очень редко. Потом,
спохватившись, сконфузился, кровь ударила ему в лицо, благо на смуглых щеках
это почти не было заметно.
Аким усмехнулся.
– - Не только в ней дело. Все разведчики обрушились на парня, и это на
него подействовало сильнее всего. Пожалуй, надо посоветовать Камушкину не
проводить собрания, хватит с него и этого.
– - Ты -- умница, Аким,
Вскоре разговор их перешел в другую область. Мечтатель и романтик, Аким