Солнечное знамя

Костин Константин Александрович

— Необходимы эмоции не только людей. Но и эльфов, гномов… Драконов. Этот — явно где-то захвачен, в какой-то приграничной стычке. Своих драконов эльфы все же жалеют. Слишком много трудов тратится на то, чтобы вырастить одного боевого дракона.

У Алионы были еще вопросы. Много. Но задать их не дал господин мелтир, который поднял из десяток с кроватей и погнал по коридорам на очередную бессмысленную работу.

Бессмысленную для них, но, как оказалось, не для эльфов.

***

К тому же Алиона ошиблась. Работать в этот

раз им не пришлось.

Их привели в лаборатории.

Несколько помещений в эльфийском стиле — с закругленными углами и стыками между стенами, полом и потолком, стены увиты переплетенными вьющимися растениями — походили бы на ресторанчик в деревенском стиле, если бы не растущие вместо столиков кусты.

Заключенных алиониного десятка построили вдоль стены и начали по одному отправлять в к эльфу в золотистой мантии.

— Раздевайся, — переводил мелтир певучую фразу эльфа.

Заключенный покорно раздевался. Его измеряли, заставляли воспользоваться чем-то вроде силомера — потянуть за толстый, упругий корень одного из кустов, от чего на кусте загорались нежно-голубым цветом несколько цветков — затем на плечо сажали небольшую розетку листьев, которая то ли кусала, то ли брала кровь на анализ, непонятно, видно было только, что подопытный морщится. После этого медосмотра по-эльфийски мелтир взмахивал рукой:

— Проходи в комнату.

Заключенный входил. И дальнейшая его судьба оставалась неизвестной, так как дверной проем в комнату тут же затягивала плотная завеса из вьюнков.

Алиона была третьей. А Зай — четвертым.

— Делай все, что они говорят, — успела она шепнуть, когда очередь дошла до нее.

— Понял, — ровным голосом ответил юноша.

***

— Раздевайся.

Алиона разделась догола. Спокойно, потому что ей уже приходилось оказываться обнаженной перед чужими глазами, потому что сопротивление ничего бы не изменило и потому, то безразличие уже начало затягивать ее.

А еще потому, что она поняла: стыд — это тоже удобрение.

«Черта с два я буду кормить эту растительную тварь».

Эльф быстро измерил ее — в прикосновениях к коже девушки было меньше эротики, чем в работе автомеханика — пришлепнул на плечо лиственную розетку — ай, эта тварь действительно кусается! — а затем ей указали на очередное помещение.

— Проходи в комнату.

Комната больше походила на большую капсулу: да на два метра и большую часть объема занимает куст.

За спиной с шорохом сомкнулись вьюнки.

— Подойди к растению, — произнес спокойный голос за спиной.

Доносился он из раскрывшегося над проемом цветка, походившего на растительную трубу от граммофона. Только розового цвета.

Алиона шагнула к кусту, потому что кроме него под определение «растения» здесь ничего не подходило.

Куст шевельнулся…

Толстые зеленые стебли выстрелили из него, мгновенно оплетая девушку.

— Что…

Ноги.

— …за…

Руки.

— …МММ!!!

Последняя

петля обхватила голову, надежно закрывая рот, как кляпом.

Алиона от злости укусила побег, но тот был упругим и безвкусным как силиконовое… что-нибудь.

Найти подходящее сравнение надежно зафиксированная и неподвижная девушка не успела.

От куста в ее сторону потянулись очередные побеги. С круглыми красными шарами на концах.

Очень знакомыми.

Глава 39

Эти красные шары в точности походили на навершия эльфийских «бичей». А в Алиону уже было вбито на уровне подкорки: «бичи» — это боль.

Шары плотно прижались к забившемуся в растительных тисках телу.

И пришла Боль.

БОЛЬ.

Это было подобно…

Похоже на…

Сравнимо с…

Ни на что. Ни с чем.

Алиона билась, как птица в силках, впиваясь в древесный кляп, с отчаянием понимая, что избавиться от этой пытки она не может.

Боль.

Боль.

Боль.

Боль не «терзала» Алиону. Не «накатывала» волнами.

Она просто была.

Как будто вся Вселенная перестала существовать, превратившись в одну огромную, всезаполняющую, всепроникающую и вездесущую Боль.

Эта Боль выжигала все мысли, все чувства, эмоции, разум, превращая девушку из человека в… во что-то не очень похожее на человека…

Боль ослепляла, оглушала, так, что она даже собственных криков не слышала.

Хотя кричать и не получалось: рот плотно забит кляпом.

Должна кричать — и не может.

«У меня нет рта, но я должна кричать…» — проникла в голову тоненькая мысль-воспоминание. Алиона ухватилась за нее, как утопающий… даже не за соломинку, за крошечный волосок. Потому что эта мысль — все, что осталось от ее разума, горящего, сгорающего в Боли, как…

Еще одна мысль вспыхнула, сгорая, но девушка успела ухватить ее. Ей почему-то казалось очень важным сохранять все свои мысли, всё, что еще остается в ней человеческого.

Она — человек.

Она — Алиона.

Она помнит себя.

Еще помнит.

Боль. Она напоминает… Что?

Думать, вспоминать было мучением, настоящей пыткой, но сейчас настоящей пыткой для Алионы было ВСЁ. И еще одна небольшая крупинка боли — ничто в сравнении с той Болью, которая окружает ее, как…

Как огонь — ведьму.

Вот оно!

Еще одна мысль распадающегося разума!

Алиона представила себя окруженной пылающим огнем. И пусть опыта сгорания заживо у нее не было, но…

«Похожа ли эта боль на боль от сгорания на костре?»

Странно, но, кажется от каждой возникшей, просочившейся контрабандой мысли Боль становилась меньше… нет, не так. Она, не становясь меньше, переставала быть мучением. Она превращалась во что-то, что просто существует, что является частью Вселенной… В ней появлялись незамеченные ранее оттенки.