Шрифт:
Воспоминания полезли в голову на грани яви и сна. За окном царила ночная совсем ещё темень. На часах было около пяти утра. Сначала я вяло подумал, что это Вселенная сна втирается в явь, не желая сдавать позиции, и долго вдавливал лицо в подушку. А перед глазами всплывали эти тускло-зелёные змеи… Они вплелись в толстые стебли плюща на фасаде дома. Я заходил в эту дверь уже тысячи раз — стоял у парадного, доставал ключ, заглядывал в почтовый ящик, изредка даже нажимал кнопку звонка, протягивая руку прямо туда, где на расстоянии каких-нибудь тридцати сантиметров жили, вплетясь телом в плющ, незаметные, скрытые змеи. Вчера я их увидел. Они открылись мне разом, небольшие гадюки с мудрыми злыми глазами. Они тихо шипели, сдвигаясь. Мы давно
Самым странным во всём этом деле была спокойная уверенность: они действительно там уже долго. Может быть, дольше меня. Я всего-то пять лет как снял эту квартиру. А им, может, пятьсот. Может, пять тысяч лет. Или десять.
Постепенно начало рассветать, и мне было уже не уснуть. Усталость дала о себе знать. В течение дня она соберётся с силами и затопит меня с головой. Почитать теперь вряд ли удастся, глаза слипнутся и задремаю…
Я встал и заварил кофе. Было уже почти светло. Нежный запах напитка изгнал галлюцинацию (это надо же… змеи…). Муций проснулся, потянулся, зевнул и беззвучно направился ко мне одной из своих плавных невидимых троп в нашей общей квартире, привычно обходя уродливую тумбу в коридоре. К каждому намеченному объекту давно обжившийся кот почти всегда идёт одним и тем же маршрутом. Подошёл, потёрся мордой об ногу. Я открыл ему банку кошачьего завтрака и оставил её у блюдца с водой. Муций тихо поел, ушёл и снова уснул, свернувшись клубочком на ковре под батареей. Я пил мягкий кофе за столиком в кухне, наслаждаясь спокойной, привычной, цивилизованной обстановкой. На плите созревала яичница. Окно во внутренний двор открывало кусты, пару ухоженных клумб и сероватое небо. Пасмурно будет сегодня… На работу пора, открывать магазин. Я устану, но будет хороший день. Спокойный, правильный, западный день.
Такие мысли иногда приходят в голову в такие утра, поверхностные и ненавязчивые, и сопровождают весь день, как комок тополиного пуха на краю тротуара — тихо катятся и никому не мешают. Змеи почти выветрились из моего мозга. Я знал, что сейчас соберусь и, спустившись на первый этаж, преспокойно миную и двери подъезда, и плющ, и не будет там никаких змей. Никогда их не будет. Я о них совершенно забыл.
Мой взгляд упал за окно, и над крышею дома напротив я увидел сначала ноги, а потом весь силуэт Птицы.
Её длинные, красновато-серые ноги были слишком тонки по сравнению с телом. Голубиные лапы её с тремя длинными пальцами (когти…) осторожно ступали во внутренний двор, находя себе место среди клумб и кустов. По сравнению с её ногами все деревья двора казались стебельками бурьяна. Исполинские эти столбы уходили ввысь, где-то над крышей изгибались в мозолистых птичьих коленях и несли, как яйцо, ещё выше мохнатое круглое тело.
Птица была исполинской. Я увидел, как над нашим двором зависла тень острого, хищного клюва. Работающий внизу дворник не замечал Птицу (как и я её не замечал да ещё хоть вчера) и спокойно подрезал себе куст. Тихо-тихо пощёлкивали его ножницы. Клюв поколебался, дрогнул. Птица осторожно переступила через крышу нашей трёхэтажки и пропала из моего поля зрения. И как она ухитряется не поломать ни кустов, ни деревьев, спросил я себя. В этот момент я уже смирился с положением. Да, это сон, понял я. Только не мой.
Выйдя из дому, я как будто бы снова проснулся. Душа не принимала чудовищное. Реальность — отдельно, решила душа, а кошмары — отдельно. Утро было прохладное, свежее, моя улица, как обычно в это время, безлюдна. Как все мелкие собственники, я иду на работу значительно раньше, чем мог бы. Надо же просмотреть полки и положить всё назад, что вчера люди вытащили, просмотрели и, не купив, засунули меж других книг в совершенно неподходящее место.
Город наш по утрам такой мирный. Тихий западный
Я прошёл до остановки автобуса.
Уже сев, как обычно, за водительской кабиной слева, я почувствовал что-то не то. Когда двери закрылись, внутри автобуса стало самую чуточку влажно, словно в пещере. Снаружи не слыхать было резких, настойчивых зуков. Звукоизоляция показалась мне слишком хорошей. Сиденье было более упругим, чем обычно. Ладонь вспотела. Может, мне это и показалось… но кожаная обивка была какой-то неподходящей для этой погоды. Не холодной, нет, но и не тёплой. И она была слишком хорошо натянута, как живая, эластичная кожа на плоть. Этот автобус, подумал я, очень добротно сделан. Прямо-таки органичен. И суть дела медленно поднялась на поверхность сознания мёртвой рыбиной, брюхом наверх.
В автобусе было около двадцати человек. Теперь, когда я уже обо всём догадался, мне бросились в глаза и другие детали. Изнутри вокруг двери автобуса смутно виднелись какие-то мелкие круглые отверстия. Не знаю, зачем они могут понадобиться в настоящем автобусе, но внутри этой модели за ними наверняка прячутся зубы. Квадратная пасть, вертикальные двери-«гармошка», как губы, и за ними в стене упрятаны клыки. Как электропила. Ничего себе мимикрия.
Мы ехали внутри чудовища. Оно останавливалось, как заправский городской автобус, которым и притворялось, выпускало людей и впускало. Интересно, когда оно кормится? Ночью, перед самым автовокзалом, когда тьма прячет мир от наблюдательных глаз и внутри остаются по двое, по трое людей? Или по одному. Говорят, алкоголики иногда ночуют в стоящих на ночь поездах. Интересно, в автобусы они не заглядывают? Тут неплохие сиденья, помягче. Бездомные алкоголики, кажется, периодически исчезают…
Было ясно, что предупредить других пассажиров я не могу, мне не то что не поверят — никто даже и не поймёт, о чём я толкую. В результате сойду разве что за сбежавшего психа. Я мог бы доехать прямо до дверей магазина, но оставаться внутри существа было выше моих сил. Я вышел почти в центре города за две остановки до цели и зашагал по правой стороне улицы. Было пустынно, и окна пурпурно-белых зданий из отёсанного камня ещё не ожили. За ночь асфальт покрылся лёгким инеем. Идти было свежо и легко. Я начал отходить от шока и тупо подумал, что теперь, пожалуй, придётся по утрам брать такси или ходить пешком. Или чего доброго машину завести.
Слева и сверху было какое-то движение. Я поднял глаза. Немного впереди меня по карнизу четырёхэтажного дома напротив шла лошадь. То есть это я сначала решил, что это лошадь. У неё были мутно-красные глаза. Она была чёрной вся сплошь, как чернила. Что-то с ней было не так; она шла не так, как ходят кони. Горожанин-то я горожанин, но коня я узнаю. Эта лошадь кралась, словно хищные кошки в саваннах. За долю секунды я отметил, что её суставы какие-то не такие, как положено лошади, слишком гибкие; слишком короткие ноги. Потом лошадь прыгнула.
Я не успел испугаться. Она мягко приземлилась на тротуаре метров за пятнадцать передо мной, сунулась острозубой мордой под каменную арку и тут же сильным скачком вознеслась назад на карниз, унося с собой большую кучу тряпья. Я сделал пару шагов к этой арке и увидел смятые газеты и тряпки там, где полминуты назад спал бомж. Рядом валялся бумажный стаканчик для поданных денег. Из него рассыпалась жалкая мелочь. Я глянул наверх. На крыше напротив лошадь перекинула добычу через карниз и активно жевала.