Шрифт:
Вечерело. В обширном грязном здании Юрьевского волостного правления было тихо и пустынно. Старшина с писарем уехали по волости по сбору продовольственного капитала, а помощник, воспользовавшись их отсутствием, пошел в трактир выпить бутылку пива и повздыхать на глазах у дочери трактирщика, Марфуши, румяной девушки в розовом платье, с большими "буферами" и тощенькой косой, которую она собирала в пучок на макушке. В присутственной комнате правления разливался полумрак, отчего все предметы, находившиеся в ней, получали неясное,
Правленский сторож Матвей Груздев, старый бобыль, с совершенно лысою головою, которую он при резкой температуре повязывал, как баба, платком, неподвижно сидел на большой скамье в углу у входа, как бы боясь помешать собиравшейся сгуститься темноте, и, закрывши глаза, думал. Он думал о том, что если бы у него были живы его сыновья, из которых один был убит на войне в турецкую кампанию, а другой умер от чахотки в Москве, то, вероятно, у него теперь росли бы внуки и правнуки. Они жили бы все вместе, в большой двенадцатиаршинной избе с печкою посредине, и он лежал бы на этой печке, а кто-нибудь из невесток ставил бы самовар… К чаю принесли бы закусить соленых рыжиков, и когда бы собрали на стол, то какая-нибудь из правнучек подбежала бы к нему и стала звать его за стол…
– - Ох-хо-хо!
– - протяжно вздохнул старик и, отстранившись от стены, на которую опирался спиною, открыл глаза. Темнота густо наполняла уже всю комнату. Картины, портреты и разного рода объявления и распоряжения исчезли со стены для глаз старика; куда-то отодвинулись и самые стены с простенками; только одни окна, тускло белея, были на своем месте.
– - Надо зажигать огонь, -- проговорил Груздев и, тяжело поднявшись с места, не спеша подошел к покрытому грязным, залитым чернилами сукном столу и, снявши со старой кривобокой лампы колпак, а потом стекло и чиркнув дрожащими руками спичку, зажег фитиль. Потом надел опять стекло и колпак и истово перекрестился.
– - Слава тебе, господи, слава тебе!
– - произнес он, сладко и протяжно зевнув, и, перекрестившись, опять стал стряхивать насоренный помощником на столе пепел от папиросы.
За стеной в коридоре застучали, и послышались неуверенные шаги двух человек. Вот шаги притихли; шаркнула, отворяясь, дверь в прихожую, чья-то рука взялась за скобку двери, ведущей в присутственную комнату, и на ней задребезжали стекла. Старик поднял голову и стал глядеть, кто входит; но свет, скрадываемый колпаком еще не разгоревшейся лампы, слабо доходил туда, и старик сразу никак не мог разглядеть, кто вошел.
– - Здорово, дядя Матвей!
– - раздался сочный, сильный голос.
– - Никак, ты один?
Старик отошел от стола на середину комнаты и тут уже разглядел плотную, коренастую фигуру сотского Коврижкина, с лохматой белокурой головой, здоровыми, красными щеками и крупными губами. За ним, слегка съежившись, стоял молодой парень, с еле пробивающимися усиками на миловидном лице, с острым небольшим носом, стриженный бобриком. На нем было осеннее пальто с наглухо застегнутым бортом и поднятым воротником. Пальто снизу все было забрызгано грязью, в грязи были и высокие сапоги с резиновыми калошами. Парень как будто конфузился; на лице его заметно было выражение неловкости, а в темных выразительных глазах светился мрачный огонь.
– - Здорово,
– - ответил на приветствие сотского старик.
– - Ты что ж, с бумагами, что ли?
– - Какой с бумагами, вишь -- человека привел, -- бросив на скамейку шапку и потирая озябшие руки, сказал сотский.
– - А при нем, известно, и бумага есть…
– - Что ж это такой за человек?
– - спросил старик, внимательно взглядывая на парня.
– - С этапа, -- проговорил сотский и, заметив выражение удивления на лице старика, тряхнув головой, добавил: -- Вот нонче какие орлы этапные-то пошли! На него глядя, и не поверишь, что арестант…
– - И не по-ве-ри-шь!..
– - растягивая слова, не отводя глаз от парня, проговорил старик.
– - Ишь какой чистяк, хошь на свадьбу… Только вон, забрызгался…
– - Забрызгаешься… Из города-то пешком перли, ну и не уберегся… А где начальство-то?
– - Уехали.
– - А помощник?
– - В трактир ушел.
– - Скоро будет?
– - Небось скоро… Садитесь, обождите.
Сотский, повернувшись, отошел к стене и, крякнув, опустился на скамейку, где перед этим сидел старик. Старик сел на табуретку за маленький стол у окна. Парень стоял неподвижно и в смущении не знал, куда девать себя.
– - Садись и ты… Садись вот с ним!
– - предложил старик.
– - Чего стоять-то! Что ни стой, брат, пожалуй, больше не вырастешь.
– - Да и на что расти-то? Что на нас -- собак, что ль, вешать?
– - лениво зевая, сказал сотский и вытянул вперед ноги.
– - Как же это ты, такой орел, на этап попал? А?
– - с сожалением глядя на парня, обратился к нему старик.
– - Я таких еще не видывал… По этапу ходят хитровцы, рвань… А тебе-то небось бесчестно…
– - Так, попал и попал… -- не глядя на старика, проговорил парень и не совсем твердо подошел к скамейке и тоже опустился на нее. Было видно, что у него не было желания вступать в разговоры, но старик этого не заметил.
– - Небось отец, мать есть, сестры… Каково им теперь тебя встретить-то?
– - продолжал допытываться Груздев.
– - Есть!
– - ответил вместо парня сотский.
– - Он с Тишалова. Я и отца его с матерью знаю. У них сваты есть в нашей деревне… семья настоящая!
– - Ну, вот!
– - досадливо качнув головою, сказал старик.
– - Вон она, до чего гульба-то доводит! Все небось по пьяной лавочке?
Парень опять ничего не сказал. Сотский покосился на парня и, видя его нерасположение разговаривать, поспешил удовлетворить любопытство старика:
– - Он -- нет… его по особой части… по приказу высылается…
– - Как же по приказу, -- земский, что ли, потребовал?
– - Нет, тамошнее начальство… -- Сотский опять взглянул на парня, и его губы шевельнулись насмешливой улыбкой. Он набрал в грудь воздуху и, повышая голос, продолжал: -- Нехорошо, говорят, тебе в городу жить, ну, так ступай в деревню. Похлебай там серых щей, поноси худых лаптей!
Сотский засмеялся раскатистым смехом, и у него заблестели глаза; но старику все это, видимо, было еще непонятно; он, недоумевая, поглядел на сотского и снова спросил: