Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1968-1969)

Annotation

В книгу вошли лучшие повести современных туркменских писателей.

Ташли Курбанов

ЖЕЛАННАЯ

Нариман Джумаев

ТИХАЯ НЕВЕСТКА

Таисия Курдицкая

ДО ПОБЕДЫ БЫЛ ДОЛГИЙ ГОРЯЧИЙ ГОД

Атаджан Таган

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Реджепмурад Дурдыев

ПЕРВАЯ ВЕСНА

Огултач Оразбердыева

ЖЕНЩИНА С ХАРАКТЕРОМ

Худайберды Диванкулиев

ТУМАННАЯ ПЛАНЕТА

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

Истоки

Каракумов / Сб. повестей / Для молодежи. Сост. Ирина Шевченко. — А.: Магарыф, 1987. — 320 с. 1 р. 50 к.

Ташли Курбанов

Талантливый прозаик Ташли Курбанов навсегда распростился с нами в канун своего пятидесятилетнего юбилея, но созданные им произведения полюбились широкому кругу читателей.

Ташли Курбанов родился в 1934 году. По окончании Туркменского государственного университета он начинает работать в газете. Много ездит по республике, стране. Долгое время Т. Курбанов не может отдать предпочтение прозе перед поэзией. Но и в прозе писателя прослеживается романтическая приподнятость.

Много работал Ташли Курбанов в драматургии. Его произведения переведены на языки многих народов. Ташли Курбанов — лауреат премии Ленинского комсомола ТССР.

ЖЕЛАННАЯ

I. СОН

Раннее осеннее утро было свежим, бодрящим. Бензиновый дух редких пока автомашин еще не успел насытить городской воздух, и в нем, кроме запаха палых листьев и холодка громоздящихся на юго-западе гор, ощущалось лишь щекочущее присутствие пыли, поднятой неторопливыми дворниками. Город еще нежился в предрассветной дреме, и это время суток особенно нравилось Нурмураду.

Он шел и негромко насвистывал, доброжелательно провожал глазами хлебные автофургоны, приветливо здоровался с дворниками. Его широколобое удлиненное лицо было спокойным и ясным, таким же ясным и открытым был взгляд черных, как антрацит, глаз. Сторонний наблюдатель мог бы прийти к выводу, что этот красивый двадцатипятилетний парень обладает завидным душевным равновесием и даже, пожалуй, не лишен самодовольства.

Однако внешность порой обманчива. Не было у Нурмурада самодовольства и душевного равновесия тоже не было. Он шел по безлюдному предутреннему

городу и размышлял о счастье.

Что оно такое? Должно быть, это понятие придумали люди, обиженные жизнью, думал он, те, которым трудно и неуютно в жизни. А может, просто жадные. Зачем, например, думать о счастье тому, у кого и здоровье есть, и радость работы? Зачем такому размышлять о всяких философских категориях, если сама жизнь, само дыхание для него — счастье? Как говорится, служи народу, честно трудись, борись за светлое будущее — что еще? Разве не в этом самая суть нашего существования?

Да, соглашался Нурмурад, в этом. Он нисколько не подвергал сомнению главные жизненные принципы. Это были бесспорные истины. Бесспорные потому, что их легко и просто принимало сознание, принимало сердце.

Казалось бы, нет места для сомнений и раздумий о счастье. Казалось бы, ровный и сверкающий путь лежит перед Нурмурадом, как эта сверкающая, словно река, гудронная лента проспекта Свободы, в конце которой плавится огромное солнце. И все же порой непонятная тревога охватывала Нурмурада, и тогда он не находил себе места, раздражался по пустякам и даже самый смысл существования начинал подвергать сомнению. Хотел иметь крылья, чтобы подняться ввысь и полететь.

Куда?

Этого он не знал. Как не знал и причины странного состояния неуверенности, что набрасывается вдруг на душу, словно кошка на зазевавшегося воробья.

А может, это бывает с каждым из нас? Может, это естественное возрастное состояние — поиски неведомого счастья, поиски крыльев?

Возможно, так оно и есть, успокаивал себя Нурмурад. Конечно, так оно и есть! — уверял он. И в то же время понимал, что хитрит сам с собой, кривит душой, хочет желаемое за действительное выдать, а на самом деле причина неуверенности и сомнений совершенно иная, она конкретна и проста, она лежит на ладони. Но как не хочется, чтобы это была именно она! Почему объятия не только греют, но и душат?

И снова перед глазами встало это странное сегодняшнее пробуждение, этот нелепый сон, подобный пророчеству.

…Цвет неба тускл, тосклив, сер. Но доносящаяся откуда-то мощная многозвучная мелодия, заполняющая собой всю вселенную, невыносимо прекрасна, прекрасна до болезненной дрожи в пальцах, в каждой клеточке тела, скованного мучительной судорогой сладкой боли.

И так же прекрасна женщина, слетающая с низкого пушистого облака, как слетает с осеннего дерева последний осенний лист. Ее движения плавны и обреченны, они — в такт музыкальным аккордам, и удивителен наряд незнакомки — как вечернее небо, освещенное опустившимся за черту горизонта солнцем.

Нурмурад видит эту женщину впервые. Но он определенно знает, что она — единственная, и нет другой. «Кто ты? — шепчет он, едва шевеля непослушным, деревянным языком. — Откуда ты пришла?» Она улыбается, и в улыбке ее и кокетство, и радость обещания, и грусть мудрости: «Я Аэлита, я жена твоя, — разве ты не узнал?»

Нурмурад хочет пойти навстречу ей, но все попытки его безуспешны — он, как муха, приклеенная к липучке, едва-едва способен пошевелиться, незримая, но тяжелая и вязкая среда окружает его, сковывает движения, наполняет гнетущим страхом.