Старинный лад. Собрание стихотворений (1919 - 1940)

Коплан Борис Иванович

3 января 1930 г.

Дорогой и Глубоко Увожаемый

Спиридон Дмитриевич!

Вы удивлены, получив незнакомое письмо? Пишет Вам Бориса Ивановича Мама, Полна душевной Скорби по нем. Его с нами в данное время нет. Получив Ваше доброе письмо, я его прочитала, и мне захотелось Вам сомой на него ответить. Все что случилось в А[кадемии] Н[аук] Бориса Ивановича, очень и очень его каснулось. Но не по заслугам. Со службы он был снят в конце Ноября и вот уже второй Месяц, как его нет дома. Душа моя надрывается по нем. Кого просить, к кому обратиться не знаю? Те люди которые его удолили, они совсем его не знают, и всех заслуг его по службе Совершенно они не знают. Всей душой всеми мыслями мой сын был поглащен своей службой, своим любимым делом. И вот теперь Ваш Се<р>дечный Поэт больно страдает. Не имея за собой никакой вины. После снятия его со службы Борис Иванович Получил от Директора Академика Сакулина Удостоверение, которое я Вам посылаю в Письме. Вы Сами убедитесь, Можно ли и Нужно ли так с ним поступить. За что? Совершенно Нивчем не виноват, верьте мне я Вам говорю не потому это что я мать. Простите меня если я Вас обеспокоила своим письмом. И буду просить Вас написать о том, что Вы получили мое письмо. Софья Алексеевна

Вам шлет поклон она тоже немало страдает бедняжка, а Алеша мой внук все ждет своего папу.

Желаю Вам здоровья

Остаюсь Мария Андреевна

Клещенко-Коплан

Адрес Ленинград Гулерная дом 23 кв. 6 ^* .

3 марта 1930 г. произошло чудо: следствие продолжалось, но Коплана выпустили, хотя и не восстановили на работе. Через 15 дней Мария Андреевна снова написала Дрожжину; хлопотал поэт за своего знакомого или нет, мы не знаем:

18 марта 1930 г.

Глубоко Уважаемый

* РГАЛИ. Ф. 176 (С.Д. Дрожжин). Оп. 1. Ед. хр. 255. Л. 1–2. Сообщено А.Л. Соболевым.

Спиридон Дмитриевич!

Пишу Вам спустя целых два месяца после того, как получила в ответ на мое Ваше доброе и душевное письмо. Сын мой Борис Иванович в данное время к моей величайшей радости пока (выделено мной. – В.М.) дома. Вернулся он бедняга домой на четвертый месяц, с больной и расстроенной душой и сам все еще никак не может собраться Вам написать. Он шлет Вам свой сердечный привет. Напишите нам! Как Ваше теперь здоровье? Будем рады получить Ваше Письмецо.

Софья Алексеевна кланяется Вам и Алеша мой Внук Вас целует. Остаюсь с душевным Пожеланием Вам побольше здоровья.

Мария Андреевна Коплан.

Адрес Ленинград Гулярная дом 23 кв. 6 ^* .

Понимая временный характер свободы, он вместе с женой спешно заканчивал работу над книгой «Алексей Александрович Шахматов. (Биографические материалы)», вышедшей в том же году. Только в июле он, благодаря помощи Кубасова, смог устроиться корректором в типографию «Красной газеты». 13 апреля Пушкинский Дом за подписью Кубасова выдал ему «очень необычный и абсолютно ненужный в других обстоятельствах документ» – письменную благодарность за содействие получению из Казанского университета подлинной рукописи «Анакреонтических песен» Державина. «Пушкинский Дом, как правило, благодарил дарителей, а не своих сотрудников, ведших переговоры с держателями материалов. Получение автографа Г.Р. Державина, при всей важности этого события, было для Пушкинского Дома достаточно обычным актом. Содействие Б.И. Коплана передаче рукописи в Пушкинский Дом в биографии самого ученого, способствовавшего пополнению Рукописного отдела сотнями историко-культурных документов, также не было чем-то из ряда вон выходящим. Выражая Б.И. Коплану, отторгнутому от Пушкинского Дома, благодарность за державинский автограф, коллеги хотели выразить ему свою моральную поддержку. Однако эта поддержка не могла оградить Б.И. Коплана от последовавшего ареста» ^* .

* Там же. Л. 3–4. Сообщено А.Л. Соболевым.

* Иванова Т.Г. Рукописный отдел Пушкинского Дома. С. 196–197.

За Борисом Ивановичем снова пришли в первой половине октября (17 июля взяли Шестерикова). «Полное крушение прежней жизни и всего Пушкинского Дома», – записала Софья Алексеевна 12 января 1931 г., перечислив свидания с мужем: «Итак, 5-й месяц… Видела впервые на личном свидании при следователе 8/XII. Затем на общих (с другими подследственными и их родственниками. – В.М.): 30/XII, 6/I; 3/II – я с Алешей, 10/II – мы втроем».

Коплан был включен в группу подследственных, чье дело выделили в отдельное производство от «дела Платонова», вместе с М.Д. Беляевым, А.А. Достоевским, В.В. Гельмерсеном, Б.М. Энгельгардтом, М.Д. Приселковым, А.И. Заозерским и другими (всего 33 человека). Они обвинялись «в систематической агитации и пропаганде программно-политических установок «Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России», содержащих призыв к реставрации помещичье-капиталистического строя и установлению монархического образа правления» ^* . Подробностей следствия в отношении Коплана мы не знаем – в том числе, как он вел себя на допросах и кто оговорил его. Припомнили ему и церковный хор: «Когда Мосевич (следователь. – В.М.) спросил: как мог набожный Платонов пригласить заведовать отделением Пушкинского Дома еврея Коплана, то получил ответ: «Какой он еврей: женат на дочери покойного академика Шахматова и великим постом в церкви в стихаре читает на клиросе». После этого Коплан получил пять лет концлагеря» ^* .

* Академическое дело 1929–1931 гг.: Документы и материалы следственного дела, сфабрикованного ОГПУ. Вып. I. Дело по обвинению академика С.Ф. Платонова. СПб., 1993. С. VII.

* Воспоминания С.В. Сигриста (А. Ростова) цит. по: Перченок Ф.Ф. Академия наук на «великом переломе» // Звенья. Исторический альманах. Вып. I. М., 1991. С. 215.

Дело было сфальсифицировано, что понимали и следователи, и подследственные. Приговор оказался настоящим: в марте 1931 г. Борис Иванович был приговорен к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 5 лет и отправлен на лесоповал в Карелию, в Шавань (ныне – населенный пункт в составе Идельского сельского поселения Сегежского района Республики Карелия). Там он снова начал писать стихи, оставленные в канун первого ареста.

Не прекращавшая хлопот жена добилась

свиданий с ним в лагере в Шавани, где провела 8–14 мая, на строительстве Дубровской дамбы Беломорско-Балтийского канала (8–18 сентября), и, наконец, в Ленинграде 20 ноября, куда мужа прислали для пересмотра дела. Усилия дали результат: заключение в ИТЛ заменили двумя годами ссылки «на поселение» в Ульяновск, куда Борис Иванович прибыл 23 ноября 1931 г. 18 декабря к нему присоединились жена и сын. Софье Алексеевне пришлось уйти из Пушкинского Дома. Летом ее попытались уволить за «прогул» (хотя она оформила отпуск без содержания), но она решительно написала непременному секретарю Академии наук В.П. Волгину: «Как раз в разгар последних (хлопот. – Прим. публ.) я получила от АН требование немедленно вернуться на службу. Но так как от исхода дела, которое я начала и которое, в своем производстве, требовало моего присутствия в Москве, зависела участь всей моей семьи, я сочла преступным для себя, как для жены и матери, оставить это дело на полдороге» ^* . В итоге причиной увольнения был назван «некриминальный» с точки зрения трудового законодательства переезд на новое место жительства.

* Цит. по примеч. к: Измайлов Н.В. Воспоминания о Пушкинском Доме. С. 73.

После всего пережитого с начала «академического дела» Копланы встретили ссылку с облегчением. «Чувство несказанной свободы и небывалого счастья, – записала Софья Алексеевна 7 февраля 1932 г. – В Ленинград не тянет, слишком много тяжелого я там перенесла». Сбылась, хоть и не по своей воле, мечта из поэмы «Малинники» о «тихой жизни без тревог, среди проселочных дорог». 19 января 1932 г. Борис Иванович поступил статистиком на крахмальный завод, стараясь находить в новой ситуации положительные моменты:

Всё разумно в подлунной природе: Оттого я и духом не пал, И служу на крахмальном заводе, И не сетую: жизнь глупа.

Несмотря на занятость «службой», бытовые трудности и оторванность от архивов и библиотек, он закончил книгу о Каржавине, посвятив ее «с любовью и радостью солнечному другу моему Софьюшке, зимой 1931 года вернувшей меня к этому труду, начатому и прерванному в 1929 году в Ленинграде и оконченному в 1932 году в Ульяновске-Симбирске» ^* . Ссыльному ученому помогал, в том числе материально, В.Д. Бонч-Бруевич, занятый в то время подготовкой создания литературного музея в Москве. «Признательна Вам очень за Ваше внимание к “птенчикам”, как называем мы милых симбирян, – писала ему Е.А. Масальская о племяннице и ее муже 22 марта 1932 г. – Они оба пишут, что блаженствуют в своем уединении, и ссылаются также, как на утешение, на Ваши письма и задания» ^* . К сожалению, их письма из ссылки нам неизвестны.

* ОРиРК РНБ. Ф. 370. Ед. хр. 5. Л. 5.

* НИОР РГБ. Ф. 369. Карт. 299. Ед. хр. 42. Л. 7–8.

Возобновились привычные семейные чтения вслух и музицирование (Коплан неплохо играл на скрипке), хождения в кино и театр. Снова полились стихи. Общение сократилось, но не иссякло. Важное место в нем заняли Н.Н. Столов и Ф.И. Витязев. Уроженец Симбирска, Столов был на шесть лет старше Коплана. Они познакомились в 1928 г., когда Борис Иванович по делам Пушкинского Дома приезжал в Ульяновск. Думаю, именно при содействии Столова Коплан получил архив местного литератора Н.Н. Ильина (Нилли). Николай Николаевич преподавал русскую литературу на рабфаке, но в 1920–1926 гг. был одним из организаторов библиотечного дела в родном городе, а в 1928 г. выпустил первый и пока единственный справочник по истории периодической печати края ^* . Им было о чем поговорить.

* Морозова В. Книжный ополченец // Мономах. Литературно-краеведческий журнал. 2008. № 1; электронная версия: http://monomax.sisadminov.net/main/view/article/672

Ферапонт Иванович Седенко был известен не только как историк, библиограф и издатель, но и как социалист-рево­люционер «Петр Витязев» ^* . Арестованный 25 апреля 1930 г. как «бывший эсер», он с конца 1931 г. отбывал ссылку в Нижнем Новгороде, но часто бывал в Ульяновске, где, видимо, и познакомился с Копланом. Несмотря на 12 лет разницы в возрасте, между ними установились приятельские отношения: Борис Иванович подарил старшему другу оттиск своей работы о Модзалевском с инскриптом «Ферапонтику – дивному товарищу» ^* , а в домашних шуточных стихах называл его «ФИВом» или вовсе «Ферапошкой». Отметив «содержательные рассказы Ферапонта», Софья Алексеевна оставила в дневнике его портрет: «Взгляд пронзительный, умный; улыбка – очаровательная, освещающая все лицо и глаза… Говорит мастерски и увлекательно, но любит, чтобы его слушали, затаив дыхание; сам же принадлежит к типу людей, не любящих слушать других… Действительно интересный человек с огромным кругозором и диапазоном дружеских связей и встреч. Говорил: существует нечто бессознательное, подсознательное в отношениях людей между собой; это и придает жизни красоту, без этого жизнь была бы мертва. «Глубинный» человек, человек огромной духовной культуры, духовной жизни».

* Везирова Л.А. Ферапонт Иванович Витязев (1886–1938) // Книга. Исследования и материалы. Сб. 53. М., 1986. С. 79–96; Ратнер А.В. Под псевдонимом «Петр Витязев» // Советская библиография. 1986. № 3. С. 55–56; «Поздно мы с вами познакомились…» (из переписки И.Ф. Масанова и Ф.И. Витязева) // Советская библиография. 1991. № 1. С. 125–132.

* Собрание В.Э. Молодякова.