Старый, но крепкий 7
Шрифт:
Дотопал до вытянутого барака с распахнутыми окнами. На воротах — герб Крайслеров, алхимические весы. Рядом с торцом барака стоит запряженная повозка, в которую люди в одинаковых серых одеждах грузят запечатанные ящики. Но туда мне не нужно — главный вход здесь.
Встретили меня не приветливо, но и не ужасно. Просто усталый мастеровой в форме с грязным воротничком и зеленым пятном на щеке посмотрел на меня внимательно и прохрипел:
— Зачем вы здесь?
Мастеровой откашлялся, отхаркнув на землю сгусток мокроты. Похоже, труд здесь не из легких — я даже без массажа понимаю, что у человека не все в порядке с
Судя по внимательному взгляду мастерового, поинтересовался он из природной бдительности. А может, желание отвлечься на разговор и пока не возвращаться в помещение, откуда воняет не слишком приятной смесью гари, осадка от зелий и разных едких реагентов.
— Здравствуйте. Скажите, не здесь ли сейчас находится Элиас Ройсон?
— Элиаса знаю, — охотно отозвался мужчина. — Только вот он вроде бы бесфамильный.
Это плохой знак. Одно дело — если Крайслеры решили спрятать Элиаса и запретили ему представляться своей фамилией, и совершенно другое — если он сам решил отречься от своей фамилии. Ройсон — сын Роя. Но вроде бы нет ничего, что заставило бы его думать плохо об отце? Я считаю, что Рой — образец хорошего отца. Хотя, возможно, в прошлом он не был таким…
— Проводите к нему?
— Лучше выведу его сюда, — покачал головой мастеровой. — Поверьте, ни Элиасу, ни мне, ни вам не доставит удовольствие лишняя минута, проведенная в этом проклятом бараке.
Вопрос: «Так чего ты здесь работаешь?» остался не заданным. Мастеровой, тяжело вздохнув, скрылся в темном дверном проеме барака, а я остался ждать у стены. Люди в серых одеждах загрузили повозку, не обращая на меня никакого внимания. Возница лениво хлестнул поводьями, лошади вздрогнули и охотно заковыляли, таща повозку прочь.
Интересно было бы посмотреть на содержимое ящиков. Хотя вряд ли меня оно удивит — ассортимент зелий в местных лавках я уже оценил.
Прошло несколько минут, прежде чем в дверях снова появился мастеровой. За ним медленно, будто нехотя, вышел молодой человек. Я сразу узнал его, хотя и не был с ним лично знаком. В детстве наши пути редко пересекались: Китт держался особняком, а паренек готовился стать сменой отцу и много времени проводил в лавке.
Я помнил Элиаса как маленького, живого, энергичного паренька, но ко мне вышел худощавый юноша с бледной кожей, и медленными, будто заторможенными движениями. Он посмотрел на меня полуприкрытыми глазами. С лица не сходило сонное выражение. Молодой, но вялый, так сказать.
— Вот он, — буркнул мастеровой и отошел подальше от входа, с жадностью вдохнув относительно свежий воздух.
— Элиас?
Парень кивнул очень медленно, словно даже это простое движение требовало от него усилий:
— Ну.
— Меня зовут Китт Бронсон. Из Вейдаде.
Элиас внимательно посмотрел на меня своими полусонными глазами, будто пытаясь вспомнить. Но не сумел.
— Не помню тебя.
— Ничего страшного, мы не были знакомы близко. Просто я часто видел тебя в городе. Ты ведь сын Роя, травника?
При упоминании отца по лицу Элиаса пробежала тень. Он медленно отвел взгляд в сторону и ответил:
— Был когда-то. Теперь просто Элиас. Интересно увидеть земляка, — перевел тему Элиас. — Ты нашел меня в Фейляне, чтобы поприветствовать?
В его голосе не было ни подозрения, ни радости, ни особого интереса — лишь усталая апатия и равнодушие.
—
Вот к чему я не был готов, так это к ненависти, которой полыхнули глаза Элиаса. Парень даже взбодрился:
— Чего ему нужно? Я знаю, что мать умерла. Ты ведь знаешь, что отец ее не уберег? Передай ему, что я надеюсь, он загнется в своем Вейдаде.
— Ты сейчас серьезно? — ошеломленно спросил я.
— Что ты можешь сказать такого, что меня переубедит и заставит поверить, что отец хороший? — С вызовом спросил парень.
Странный вопрос. Оно мне нужно вообще?
На пару секунд задумался, и понял, что стоит попробовать наладить мосты. Рой ко мне относился отлично, и если есть возможность помирить его с сыном, я это сделаю. Тем более, что от меня не требуется рвать жилы, нужно только попробовать найти верные слова.
— Им сообщили, что ты погиб. Знал об этом?
Элиас скривился.
— И что это меняет? И вообще — ты ожидаешь, что я в это поверю? Они даже не попытались меня найти! Даже не подали официальный запрос!
Я хохотнул.
Если бы они попытались найти Элиаса, могли оказаться в лесу, в безымянной могиле.
— Ты наблюдал за Крайслерами изнутри, — проникновенным тоном сказал я. — Вот и скажи: какие официальные запросы? Тебя забрали из дома силой и пичкали сказками, мол, так надо. Вот скажи, как на духу, отдал бы кто-нибудь из Крайслеров такого ценного человека, как ты? Думаю, что нет. Мне жаль тебя, я могу представить, через что ты прошел, и как тебе было плохо, Элиас. Но я могу представить и то, что чувствовали твои родители. Знать, что твой ребенок — мертв, что они его не уберегли. Каждый день просыпаться с этой мыслью, жить с ней, читать жалость и сочувствие в глазах соседей, знакомых, клиентов. Они оба это чувствовали, но вместе с тем твой отец был вынужден еще и содержать семью. Имеешь ли ты право винить его за то, что он не уберег мать? Есть ли вообще виноватые в этой ситуации, и в той ли стороне ты их ищешь?
— Ты меня не убедишь, — завертел головой Элиас. Я же продолжал:
— Рой рассказывал, что заперся в доме, чтобы не отдавать тебя. Говорил, что пытался как-то отстоять сына, но у него не вышло. Все, кого он знал, трусливо отворачивались. Мне больно понимать, что ты поверил в причину, по которой удобнее всего ненавидеть отца, и даже ни разу не пытался с ним связаться.
— Не люблю тех, кто манипулирует эмоциями, — сплюнул сын травника. — Шел бы ты своей дорогой, Китт Бронсон.
— Я надеюсь, что ваши дети будут относиться к вам лучше, господин счетовод, — перешел я на официальный тон.
— Ага, — махнул рукой Элиас, поворачиваясь к бараку. — Привет отцу.
Кредит хорошего отношения, который был у меня к этому человеку вначале нашего разговора, давно исчерпался. Рою я сообщу об Элиасе, но сам иметь дела с этим человеком не буду.
Впрочем, Рой будет счастлив только от того, что сын, которого он давно похоронил, живет и здравствует. Отношения — дело второстепенное, их и наладить можно, а человека не воскресишь…
— Не поговорили толком, господин? — прохрипел мастеровой. — Это самое… бывает. Обида — она живет до тех пор, пока человек жив. Там и уязвить хочется, и ударить побольнее за какую-то прошлую, детскую боль. А вот когда умирает родич, тогда уже за голову хватаешься. Того не сказал, этого не сделал.