Статьи в журнале "Русская Жизнь"
Шрифт:
Ключевым вопросом для будущего демократии является социальная (в широком смысле - классовая) природа власти. Государственная власть упорно старается представить себя исключительно технической структурой, осуществляющей «объективно необходимые» меры в рамках «узкого коридора возможностей». Дискуссия сводится к минимуму, объективный смысл проводимых мер не обсуждается.
Однако кризис - хороший учитель. Он заставляет людей задавать вопросы. И если в конце кризиса мы увидим все же не торжество тирании, а восстановление демократии, то произойдет это благодаря борьбе за экономическую политику государства.
Нравится нам это или нет, но человечество вступает в новую эпоху конфликтов, кризисов
Торжество демократии и свободы совершенно не гарантировано, более того, оно в высшей степени проблематично. Формула Розы Люксембург «социализм или варварство» приобретает в наши дни зловещую актуальность, особенно на фоне позорной деморализации сторонников социализма и, в более широком смысле, левого движения.
Однако, если даже будущее свободы остается под большим вопросом, у нас остается достаточно оснований, чтобы верить в него и не терять надежду. Перспективы демократии спорны, туманны, но они есть. Кризис создает новые опасности, открывает перед нами новые возможности, но самое главное - налагает на нас беспрецедентную ответственность. Мы не просто обязаны повторять заклинания о своей приверженности ценностям свободы, просвещения и социальной справедливости, но действовать ежедневно, защищая и утверждая их.
В завершающей части «Фауста» Гете вложил в уста своего героя знаменитые слова: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Самое главное здесь не жизнь и свобода сами по себе, а то, что защищать их приходится постоянно, ни на минуту не успокаиваясь.
Именно в этом главный принцип демократизации, вокруг которого разворачивается историческая борьба нашего времени.
Имитация лени
Питер ван дер Хейден. Ограбление торговца обезьянами. 1557
Моя коллега вернулась из Афин в состоянии тихого бешенства. После нескольких дней препирательств с греческими организаторами Европейского социального форума, она добилась, наконец, поставленных целей, но чего это стоило! Пришлось целыми днями сидеть в офисе, по три или четыре раза повторяя одни и те же разговоры и выявляя неизменное нарушение договоренностей.
«Знаешь, в чем разница между ними и нами?
– спрашивала она меня, захлебываясь рассказывая о неэффективности афинского центра.
– Греки, как и мы, православные, поэтому они обязательно все перепутают, все, что могут, сломают, испортят, сделают не так, как надо. Но в отличие от нас, они считают себя западными людьми, потому никогда в своих ошибках не признаются и ничего не исправят».
Здесь ключевое понятие, конечно, «признаться». У нас в итоге выходит очень даже неплохо, но обязательно после того, как что-то сперва забыли и поломали. Однако, с другой стороны, откуда такая уверенность в собственной изначальной неэффективности?
Представление о том, что мы работаем плохо, что «мы беспечны, мы ленивы, все у нас из рук валится» сидит глубоко в русской культуре, и, как ни удивительно, не оспаривается даже самыми отчаянными патриотами. Напротив, западный человек, согласно нашим понятиям, трудолюбив, надежен и эффективен. Что, действительно, соответствует его представлениям
Столкнувшись с неэффективностью и некачественной работой на Западе, русский человек обижается. Не возмущается, а именно обижается эмоционально, лично. Его обманули. Его система ожиданий предполагала противоположность между нашей бестолковостью и их протестантскими ценностями. Однако тот факт, что протестантские ценности могут сочетаться с крайней бестолковостью, является для нас крайне неприятным открытием.
Несколько лет назад из Финляндии в Норильск по воздуху отправляли какую-то металлическую дверь особо сложной конструкции. На аэродроме финский менеджер обнаружил, что дверь в пенопластовой упаковке не влезает в самолет. Распаковав дверь, он погрузил на борт пенопласт, решив отправить саму дверь следующим рейсом. Ошибку обнаружили, когда борт был уже в воздухе. Можете представить, какие слова зазвучали потом в эфире! Самолет вернули, пенопласт выгрузили, дверь отправили.
Почему-то думается, что будь на месте финна русский прораб, ситуация сложилась бы противоположным образом. Дверь бы, конечно, поцарапали, люк самолета помяли бы, но загрузили всё вовремя и доставили бы как надо. И кто, спрашивается, после этого эффективнее?
Либеральные публицисты обожают жаловаться на щуку, из-за которой Емеля всего добился, не слезая с печи, на двоих из ларца, одинаковых с лица, делавших чужую работу, и на прочих сказочных героев, в образах которых закрепился русский культ лени. Однако так ли плоха русская работа на практике? Индустриальная культура закрепилась у нас в стране сравнительно легко, а пьянства и прогулов на отечественных заводах всегда было много, но не больше, чем на американских. Организация труда в офисах отличается у нас крайней бестолковостью, но все равно не хуже, чем в Англии. Мне всегда казалось, что хуже, чем в Сбербанке наладить обслуживание клиентов невозможно в принципе, но как-то раз мне пришлось обратиться по делам в один лондонский банк - я понял, до чего же я ошибался!
Вообще британские бестолочи могут запросто соревноваться с нашими. Однажды на окраине Лондона я обнаружил здоровенный столб, стоящий посреди велосипедной дорожки. Поставлен он был очень удачно, так что у велосипедистов не оставалось ни малейшего шанса. Столб был установлен здесь ради висевшего на нем знака, напоминавшего (если кто-то не понял), что тут проходит велосипедная дорожка.
Столкнувшись с итальянскими коллегами, российские рабочие неизменно повышали самооценку, особенно если речь шла о выходцах с юга Италии.
Разумеется, отсюда не следует, будто наши соотечественники неизменно эффективны и трудолюбивы. Но по этим показателям они отнюдь не хуже среднего европейского уровня.
И все же, несмотря на то, что итальянец или англосакс может в своем нежелании работать превзойти русского, он никогда не сможет об этом своем настроении рассказать так ярко и подробно, как наш соотечественник. Максимум на что хватает итальянца это на общую формулу dolce far nulla (сладостное безделье). Кстати, с чего вы взяли, что русское безделье сладостное? Наш человек вообще не любит находиться в состоянии покоя, если только силы его совершенно не оставили или алкоголь окончательно его не сломил.