Стеклянные тела
Шрифт:
– Вот когда они говорят «со мной все в порядке» – тут надо насторожиться, – продолжил Исаак, с водянистым щелчком открывая банку. – Хотя не знаю… Может, я зря дергаюсь.
– С кем ты разговаривал?
– С Марией.
– Ты хорошо ее знаешь?
Исаак провел рукой по волосам, глотнул пива, потом ответил:
– Вообще – не очень. Просто одна девочка из Салема, приходила на мои мастер-классы в «Лилии». Молчунья. По-моему, сейчас она слишком разговорилась, это-то меня и тревожит.
– А с сестренкой было наоборот. – На Хуртига нахлынули воспоминания пятнадцатилетней
Хуртига растревожило сочувствие, с каким глядел на него Исаак; он отвернулся, посмотрел на море, а потом продолжил:
– Она сказала: люблю тебя, братишка. И всё.
А потом положила трубку, пошла и повесилась, подумал Хуртиг.
Он слышал, как дышит Исаак. Долгие, размеренные вдохи и выдохи, не попадавшие в такт с порывами ветра в деревьях, окружавших домик. По жестяной крыше стучала ветка. Становилось ветрено.
– Это прекрасно, – сказал Исаак, помолчав. – Прекрасное прощание.
– Да. Может быть.
– По-твоему, мне следует беспокоиться за Марию?
– Не знаю. – Хуртиг подумал. – Тебе на нее не наплевать, а быть человеком – значит быть способным к сочувствию, так?
– Что есть сочувствие?
– Сочувствие – это когда не хочешь ранить другого человека или навредить ему, – предположил Хуртиг и отпустил мысли на волю. – Способность вжиться в чувства другого.
– Уметь не сливать негатив на ближнего своего, – констатировал Исаак. – Вот почему политики никогда не бывают по-настоящему человечными, а может, и художники тоже. Профессии, которые требуют быть социопатом, а то и психопатом.
Хуртиг рассмеялся:
– Хочешь сказать – ты психопат, потому что художник? Ты серьезно или прикалываешься?
– Как художник я нахожусь в позиции, которая позволяет влиять на множество незнакомых мне людей. Должен ли я в таком случае снять с себя ответственность за последствия моей работы?
– Я думал, искусство – это про человеческое общение.
– Да, это твои слова. Но сколько людей говорит на этом языке? Нет, для меня общение, коммуникация – это разговор с Марией, который так и не состоялся. Проблема в том, что я испытываю сочувствие к ней, но не знаю, как это сочувствие выразить. Я как будто стараюсь изо всех сил, но на самом деле не достигаю цели, и поэтому все мое сочувствие абсолютно бессмысленно. К тому же Мария разрушает себя, а я не думаю, что можно чувствовать эмпатию к человеку, который сам себя ненавидит.
Исаак выглядел так, словно сказанное им было само собой разумеющимся, – черта, которой Хуртиг завидовал и которой восхищался. Исааку еще не исполнилось тридцати, а сам Хуртиг подбирался к сорока.
– Когда сестренка умерла, я себя возненавидел, – сказал Хуртиг, помолчав. – Думал только про маму и папу. Сочувствие – чувство избирательное, разве это не страшно?
– У тебя была особая ситуация.
– Может быть. Но разве не избирательно все вокруг нас? Люди говорят «сочувствую», но их сочувствие – до определенного предела. Они сочувствуют
Под мостками булькала вода; воздух с соленого Балтийского моря вдруг показался Хуртигу еще более соленым. Ветер усилился, громче застучали ветки по жестяной крыше. Будет шторм, подумал Хуртиг.
– Ты мне нравишься, Йенс, – сказал Исаак с кривой улыбкой.
– Ты мне тоже.
Пиво допили в молчании; вечер начинал дремать, а море – просыпаться. Пена на кромке волн, розовый туман вокруг трех скалистых островков поэтического севера.
Исаак заметил, что Стриндберг начал роман «На шхерах» в деревянном домике на острове. Хуртиг ответил, что понимает, почему, и предложил завтра поехать посмотреть.
– Если этот дом еще там. Или то, что от него осталось.
– Нет, я – в город. – Исаак поставил банку с пивом. – Надо поработать, прежде чем рвануть в Берлин.
Хуртиг подумал о прошлом визите Исаака в немецкую столицу. Он тогда вернулся домой полным новых идей. Будущие картины, грядущие выставки. Уехать из Швеции, из ограниченного мирка художников Эстермальма, где все всех знают, – это как вливание витаминов.
– Хочешь, чтобы я поехал с тобой?
– Да нет. Успеем повидаться до пятницы, до моего отъезда. Ты лучше отдыхай. Не так часто тебе удается вырваться из города.
– Первая свободная неделя после летнего праздника – нам тогда дали два дня.
– Отпуск на шхерах в конце октября. Довольствуйся тем, что имеешь.
– Скорее, тем, что дают. Хотя у меня совесть немного неспокойна, оттого что я сижу тут каждый вечер, пиво попиваю.
Исаак посмотрел на море.
– Не с чего твоей совести быть неспокойной, – сказал он и положил руку Хуртигу на плечо.
Ветки стучали по крыше.
– Остановись, мгновенье… Ты прекрасно.
Исполняющий обязанности комиссара полиции Йенс Хуртиг рассмеялся:
– Это что?
– Просто объяснение в любви. Из «Фауста» Гёте.
Ванья
Сёдермальм
В западной части современного Сёдермальма журналистов гнездится больше, чем где-либо в Швеции. Почти три процента населения профессионально пишут что-то.
Район к востоку от Гётгатан раньше назывался Кнугсёдер, а небезопасную западную часть прозвали Нивсёдер. Позднее, по мере того как район заселялся обеспеченными людьми и цены на жилье росли, название превратилось в более утонченное: Хуммернивсёдер.
Ванье Юрт скоро должно было исполниться шестнадцать; она жила в Нивсёдере с приемными родителями – Эдит и Полом.
Сегодня возвращение домой заняло у Ваньи несколько часов.
Три неудачные попытки заказать крепкое пиво в трех же кабаках Ванья компенсировала двумя банками легкого пива на баскетбольной площадке возле гимназии; потом Ванья направилась к банкомату на Катарина-Бангата – только ради того, чтобы обнаружить, что потеряла карту.
Она как раз собралась уходить, когда заметила того старика. Совсем одинокого, с роллатором, в темноте перед банкоматом.