Странная любовь доктора Арнесона
Шрифт:
Если же вы не согласны с моими условиями, просто не отвечайте на это письмо. Вы тоже свободный человек, и вас никто не неволит продолжать переписку.
С наилучшими пожеланиями,
Каролина Крейн.
Интермедия 1. На Харли-стрит
– Чёрт подери! У вас есть хоть малейшая догадка, в какие игры она с ним играла?
Стивен Роу, бледный молодой человек со спадающей на лоб гладкой чёлкой, поднял глаза и посмотрел на инспектора снизу вверх.
– Есть, – странным глухим голосом ответил он. – Всё проще, чем вы думаете. У неё был другой.
– Вы смеётесь?
– Это ни о чём не говорит. Такие женщины, как она, могут быть крайне неразборчивы в связях и при этом относиться всерьёз только к одному мужчине.
– И вы можете предположить, кто это был?
– Зачем же предполагать, – отрешённо произнёс Роу. – Это был я.
Заметив удивление Каннингема, он прибавил:
– Да, Каролина была моей любовницей. Поэтому в квартире остались её вещи. А доктор Арнесон решил подарить их дочери экономки. Он был очень обижен на Каролину. И на меня, естественно.
Они сидели в кабинете Арнесона, где все стены были заняты стеллажами с литературой по психоанализу. Заглавия книг вызывали в Каннингеме неловкость – они касались тёмных и стыдных вещей, которые странно было видеть напечатанными. Он чувствовал себя стеснённо в этом пространстве. Чтобы отвлечься, он невольно перевёл взгляд на большую фотографию над письменным столом – всё-таки там были человеческие лица. Фотография изображала доктора Арнесона в Оксфорде на церемонии вручения почётной мантии. Каннингем ещё раз вгляделся в портрет человека, которого и так уже не раз видел на допросах – высокого, широкоплечего, угловатого норвежца со скуластым лицом, тяжёлым подбородком и копной буйных кудрей, выбивавшихся из-под академической шапочки. Даже на чёрно-белом снимке было понятно, что он рыжий. Мантия ему не шла – ему бы к лицу был вязаный свитер рыбака или даже доспехи викинга. Лоб у него был низкий, глаза небольшие и близко посаженные, и, если бы не острый и внимательный взгляд этих глаз, невозможно было бы догадаться о том, что этот неуклюжий верзила – учёный с мировым именем.
«Троглодит», – подумал про себя инспектор. Он-то знал, что даже в более утончённых людях могут просыпаться самые пещерные наклонности.
– Как вы думаете, мог доктор Арнесон убить её из ревности к вам?
Взгляд серых глаз Роу сделался колючим.
– Я, вероятно, с чистой совестью ответил бы: мог. Но «мог убить» и «убил» – не одно и то же, инспектор.
– Мистер Роу, – терпеливо сказал Каннингем, – если вы подозреваете доктора, вам не стоит его выгораживать.
– А кто сказал, что я его подозреваю? – отрезал Роу. – Мне было тяжело потерять Каролину, но я не намерен возводить напраслину на своего учителя – даже в столь некрасивой ситуации, в какой очутились мы оба.
Инспектор вертел в руках фотографию Каролины Крейн, взятую из следственного дела (впрочем, она принадлежала Роу, у которого была изъята предшественником Каннингема). Фотография была похабна – Каролина Крейн позировала обнажённой, в весьма непристойной позе, – и выглядела ещё похабнее оттого, что модель была откровенно непривлекательна. Крупная, не слишком грациозная девица лет двадцати пяти с широкими плечами и маленькой грудью; продолговатый овал лица и близко посаженные светлые глаза выдавали тот же нордический тип, что у Арнесона. Странно, ведь фамилия у неё была чисто английская.
– Скажите, а у мисс Крейн были норвежские корни? – спросил Каннингем. – Она не рассказывала вам о своей семье?
– Довольно кратко. Она незаконнорожденная дочь норвежского моряка и певички из
– Не допускаете ли вы, – осторожно поинтересовался инспектор, – что история про моряка была выдумкой?
– Допускаю, – спокойно ответил ассистент. – Но какое это имеет значение?
– А вам не приходила в голову мысль о родственных связях между доктором Арнесоном и мисс Крейн?
Каннингем обдумывал свою новую догадку, пробуя её на вкус со всех сторон. Такая возможность многое объясняла. Страх перед инцестом мог толкнуть Каролину Крейн на самоубийство или тайный отъезд. В последнем случае она, конечно, сделала бы всё, чтобы её не нашли.
– Вы хотите сказать, что Каролина была его дочерью? – Роу нервно рассмеялся. – Вы шутите, инспектор. Она не такая молоденькая, как кажется. На самом деле ей под тридцать. А доктору в этом году исполнилось сорок два. Случай столь раннего отцовства попал бы во все учебники по медицине.
– Он мог бы быть её дядей или братом, – возразил Каннингем. Роу взглянул на него с обидной снисходительностью.
– Инспектор, у него не было старших братьев и сестёр. Он первенец в семье. А его отец умер, когда ему было восемь. Каролины тогда ещё не было на свете. Не ищите готических историй с инцестом там, где их нет. Тут замешаны вещи куда более банальные и вместе с тем куда более щекотливые, чем всё, что может прийти в голову сочинителям бульварных романов.
– А у вас есть собственные версии, куда могла деться мисс Крейн? – напрямую спросил инспектор. Ему не понравилось, что Роу начал темнить.
– Я думаю, – сказал Роу, – она покончила с собой. Она слишком во всём запуталась.
– Как прикажете понимать ваши намёки? – Каннингем начинал раздражаться. Не спрашивая позволения, он вынул из кармана портсигар и закурил. – Мисс Крейн шантажировала доктора?
– В некотором роде, – Роу усмехнулся. – Позвольте мне не распространяться дальше – речь идёт о деликатных подробностях частной жизни доктора Арнесона, и мне не хотелось бы предавать их огласке.
Скользкий тип, недовольно подумал Каннингем. Уж не прикончил он сам Каролину Крейн, чтобы избавить Арнесона от шантажистки? Выбирая между любовницей и учителем, он вполне мог выбрать честь учителя. Инспектор достал из портфеля дневники доктора.
– Вам знакома эта тетрадь?
– Разумеется, – Роу и бровью не повёл.
– Вы владеете норвежским?
– Конечно. Но если вас интересует, читал ли я чужие дневники – не читал и не собираюсь. К тому же я вряд ли узнал бы из них что-то новое для себя.
– Не беспокойтесь, – сухо сказал Каннингем, – скоро я получу перевод, и, возможно, у нас с вами будет о чём поговорить.
9. Из дневника Сигмунда Арнесона
20 июня 1923. Клянусь, программа терапии, которую я разрабатывал для Уильяма Блэкберна, пошла ему на пользу. Невероятно славный парень и талантливый художник; к счастью, мне удалось убедить его, что ему совершенно не нужно становиться таким, как все, и заставлять себя любить гольф и разговоры в курилке. То, что он считает своими проблемами, объяснил ему я, на самом деле его дар, существо его таланта – надо только направить это бурление в нужное русло. И скажу без ложной скромности, это сработало. Он стал гораздо более спокойным и умиротворённым, зато картин стал писать больше, и они превосходны. Я не мню себя знатоком живописи, но и знатоки говорят, что его уровень резко вырос.