Странный брак
Шрифт:
— И ты ручаешься даже за убийцу?
— Именно поэтому, ваше высокоблагородие: тот, кому хоть раз удалось крупное дельце, не станет размениваться на мелочи.
— И все же, милейший Есенка, возвращайся-ка туда сейчас же и сторожи до утра, пока я не приеду. Смотрите мне, чтоб пальцем не трогать! Ночью я все равно ничего там не разберу. Темно ведь, кажется?
— Все небо в тучах, можно ждать дождя.
— Захвати отсюда рогожу — возьми у гайдука — да накройте мертвеца, только поосторожнее. Бедный Игнац! Бедный Игнац! И за столом нас, кажется, было не тринадцать! Эхе-хе!.. А ты, Есенка,
Пока Дёри в своей канцелярии сочинял донесение и надписывал на конверте «Cito citissime» [Срочное, сверхсрочное (лат.)] бледные и подавленные гости, как и полагается в таких случаях, вспоминали последние слова умершего. Каждый припоминал что-нибудь интересное, даже удивительное. «Нынче, — соглашались все, — он был особенно странным. Почему именно сегодня заговорил он о загробном мире? Потому что он, бедняга, уже готовился туда».
— А помните, что он ответил Дёри, когда барон предложил ему взять в дорогу пистолет? Он сказал: «Того, кто страшен мне, пуля не возьмет». Ну, не удивительно ли? Ох, знал он, что смерть караулит его по дороге. Умница был этот доктор, надо признать. Нам уж не заполучить больше такого в нашу округу, упокой, господи, его душу!
— А какой обязательный человек был покойный!
— Вот он даже с того света пришел, раз пообещал. Совершенно небывалый случай! Я до сих пор не могу опомниться, — сказала старая графиня Сирмаи.
Студенты тоже до глубины души были потрясены происшедшим.
— Никогда не забуду этого, — бормотал Бернат.
— Ну что вы теперь скажете, Фома неверный? — спросила юная баронесса у Бутлера, который расхаживал взад и вперед по комнате, белый как стена и подавленный всем случившимся.
— Я сдаюсь! — ответил он задумчиво.
Баронесса отошла к столу, чтобы снять нагар со свечи. Су-чинка в это время беседовал с управляющим о том, какая большая потеря для души, если человек отправляется на тот свет без исповеди. Вот и бедняга доктор тоже… Услышав шелест Маришкиного платья, он обернулся и сделал несколько шагов в ее сторону.
— Он все знал, но ничего не выдал, — шепнула девушка. Святой отец самодовольно улыбнулся:
— Я закрыл ему рот золотым замком…
Все вздыхали, сожалели, лишь в старике Ижипь зародилась некоторая зависть: «Ах, какая у него была интересная смерть! Сколько будут говорить о ней в комитате! Другой человек проходит по жизни незаметно и так же незаметно уходит из нее, как муравей. Вот, например, муравей переползает через черный камень. А кто это видит? Ни камень не оставляет на нем никаких следов, ни он на камне. Какая удача выпала этому доктору!» Бедный старик Ижипь тоже стоял уже почти на пороге смерти, поэтому ему, конечно, было небезразлично, при каких обстоятельствах она наступит.
— Я готов биться об заклад, — шамкая, говорил он майору, — что этот случай будет даже напечатан в кашшском календаре — до того он удивителен. Хотелось бы мне знать: а что, его душа все еще пребывает в столе?
У майора зуб на зуб не попадал.
— Я никогда не боялся живых людей, но это уж слишком… Черт возьми, этого я не могу вынести.
Он попросил своего брата распорядиться, чтобы запрягали лошадей,
И только маленький Сирмаи отважился предложить еще порасспросить доктора о загробном мире. Сейчас он, наверное, все расскажет, потому что боженька, видно, еще не успел запретить ему это. Жалко было бы упустить такую возможность.
Барон, вернувшийся из канцелярии, также ухватился за мысль, высказанную мальчиком: а что, если все-таки произошло убийство? Дух доктора, возможно, сумел бы назвать убийцу. Уж он, Дёри, показал бы тогда господам комитатским заседателям, на что способен старый солдат! Он создал бы видимость, что это он своим чутьем распутал нити преступления.
— Правильно! Поговорим с духом! Только позвольте мне его спросить.
Однако об этом не могло быть и речи. Страшный случай лишил всех храбрости. Никто не решался даже приблизиться к колдовскому столу.
На улице тем временем стало темно, хоть глаз выколи. По оконным стеклам забарабанили первые капли дождя. Теперь уж и это действовало на нервы.
Гости по одному начали прощаться; каждый из них просил у барона провожатого с фонарем, чтобы добраться до дому. Барон показал студентам их комнату и пожелал им спокойной ночи.
— Когда вы собираетесь ехать?
— Сразу же на рассвете.
— Хорошо, я прикажу кучеру.
— Тогда, если разрешите, мы простимся с вами.
— Благослови вас бог, мои мальчики! Смотрите не забывайте о своем обещании.
Барон не мог заснуть всю ночь. Мебель в комнате трещала и поскрипывала, стакан с водой на ночном столике лопнул, — словом, ему чудились различные таинственные знамения.
«Хорошо, хорошо, друг Игнац, я уже еду, я сейчас же еду. Конечно, тебе не очень-то приятно там лежать, но я уже выезжаю».
Как только на востоке заалело, он встал и помчался к месту происшествия.
Дёри не обнаружил ничего подозрительного. Старый Медве лежал на земле, под хилым грушевым деревом, с открытыми глазами. Застывший взгляд его остекленевших глаз был странен; казалось, он хотел что-то сказать. Очевидно, старика по дороге хватил апоплексический удар.
Когда барон склонился над ним, он услышал тиканье карманных часов доктора. Созданная человеком машинка еще работала, а созданная богом остановилась навеки. Какая-то горечь закралась в сердце Дёри. Тяжело думать, что часовщик-самоучка смог создать механизм более прочный, чем творец всего сущего на земле. Как велик человек и вместе с тем как он ничтожен! Вот этот, что лежит здесь, несколько часов назад был ученым, а сейчас безжизнен, как ком земли, на который он упал.
— Есенка, вынь у него из кармана кошелек, часы, бумаги. Поглядим-ка, а потом я возьму их с собой.
Есенка обыскал мертвеца, но ценного нашел при нем немного: на пальце кольцо-печатку с аметистом, серебряную луковицу в кармане (она-то и тикала), табакерку розового дерева для нюхательного табаку с миниатюрным портретом доктора Гильотена, украшенную перламутром зубочистку и кошелек.
Барон открыл кошелек и насчитал в нем девяносто форинтов ассигнациями, а бумажные деньги тогда дешево ценились.