Странный брак
Шрифт:
На балу, устроенном наместником, Миклош Драшкович громогласно заявил перед гостями:
— Кого защищает духовенство такой вопиющей ложью? Попа из Рёске. Этому проходимцу следовало бы отсечь по плечо руку, которой он совершил благословение, а его самого привязать к хвостам лошадей и разорвать на части, если только в этой стране серьезно относятся к девизу его величества: "Justi-tia regnorum fundamentum" [Царства основываются на справедливости (лат.)].
За это время Бутлер приобрел в Пожони много друзей; его девичья скромность, огромное богатство, которое он щедро расточал направо и налево, большое горе, которое носил в себе, — все это привлекло к нему много сердец. Одновременно
— Ну, на этот раз проиграть уже невозможно]
Сам почтённый ученый Шандор Кёви подбадривал Фаи:
— Сенека говорит, что для бога не существует более приятного зрелища, чем мужчина, сражающийся со слепым роком. Ну-с, теперь такого зрелища больше не будет, ибо ныне и судьба уже за Бутлера.
Так бы оно, разумеется, и было, если б богини судьбы Парки пряли нить жизни всегда из одной и той же кудели и если б никто ее не подменял!.. А тут пришли в движение уль-трамонтаны, опасавшиеся, что дело может кончиться сильной компрометацией церкви. Иезуиты еще при Иосифе II пророчили: "Мы вернемся, как орлы!" Они вернулись, это правда, но не как орлы, а как кроты, и принялись в потемках за свою работу. И хотя дело Бутлера было, по существу, мелочишкой в большой политической игре, иезуиты, которые, несомненно, были авторами поговорки: "И малая пташка — дар божий", перешедшей позже к картежникам (редкий случай иезуитской щедрости), — ухватились и за него. Вообще в мире не было ни такого большого дела, взяться за которое они побоялись бы, ни такого малого, заняться которым они побрезговали бы. Сегодня иезуит мучает овцу, чтобы получить с нее шерсть подлиннее, завтра раздразнит льва, чтобы тот разорвал кого-нибудь на куски, послезавтра будет возиться с блохой, чтобы при случае запустить ее в складки одежды какой-нибудь женщины.
Они преимущественно находились при дворе и там плели свою тонкую паутину. Самым ловким и хитрым среди них был некий Леринц Вирке, патер родом из Кашши, духовник эрцгерцогини Марии-Луизы. Придворные круги, а в особенности слабый пол, весьма заинтересовались новым поворотом, произошедшим в деле Бутлера. Еще бы, ведь это дело, на протяжении нескольких лет дававшее пищу стольким занимательным сплетням, сейчас вновь воскресло. Отца Вирке осенила удачная мысль, которой он поспешил поделиться с герцогиней в ее будуаре.
— В этом деле, ваша светлость, до тех пор не будет мира, пока девушка не выйдет замуж.
— Какая девушка?
— Да эта Пирошка Хорват.
— Говорят, она красива?
— Да, очень хороша собой.
Эрцгерцогиня уже давно не была хороша собой. Она приблизилась к такому возрасту, когда женщины обращаются к благодеяниям, дабы накопить небольшой багаж, с которым можно отправиться на тот свет.
— Конечно, конечно, — проговорила она, задумавшись, — если б эта девушка вышла замуж, то граф Бутлер, пожалуй, потерял бы интерес к процессу.
— Наверняка.
— Да, но я не вижу, что тут можно сделать?
— Ваша светлость все может и сумеет спасти церковь от скандала, который неизвестно еще чем кончится.
— Боюсь, отец Леринц, что вы переоцениваете мои силы.
— Ваша светлость может взять ее в придворные дамы и быстро выдать замуж, так как она очень богата.
Эрцгерцогиня улыбнулась.
— Вы хитрец, отец Леринц, большой хитрец! Надо подумать. Только не сегодня, утро вечера мудренее.
— Пусть ангел шепнет вашей светлости во сне, что нужно
Совершенно ясно, что именно он шепнул, ибо через несколько недель к унгварскому губернатору пришла от наместника эстафета, в которой говорилось, что ее светлость эрцгерцогиня Мария-Луиза посетит в Буде семью наместника и что она благосклонно отнеслась бы к тому, чтобы мадемуазель Пирошка Хорват, к которой она питает величайшую благосклонность и сочувствие, предстала перед ее светлостью. Губернатору предписывалось соблюдать в этом деле такт и осмотрительность.
Как справился с этой задачей губернатор, видно из того, что госпожа Бернат и Пирошка прибыли на троицу в Буду и остановились в гостинице "Семь курфюрстов", что в Пеште. [50] Расположившись там, госпожа дала гусару следующий наказ:
50
…прибыли на троицу в Буду и остановились в гостинице… в Пеште. — Вуда и Пешт до 1867 г. были административно самостоятельны; в Буде помещалась резиденция палатина — наместника венского двора; Пешт был торговым центром.
— Немедленно надень парадную форму, разыщи в городе массажистку и пришли сюда: дорога так измотала меня, что все косточки ноют и просят смазки. Потом ты пойдешь к палатину, только смотри веди себя прилично, не навлеки стыда на мою голову. Там ты доложишь кому-нибудь из доверенных слуг, что мы прибыли, понимаешь, что мы прибыли и ожидаем приказаний. Все, что тебе скажут, ты хорошенько запомни, чтоб, возвратившись домой, мог ясно и толково все передать.
Гусар ушел и, пока дамы разбирали и вынимали из коробок и саквояжей платья и кружева, вернулся с известием, что ни одной массажистки не нашел, потому что "живут они только в деревне".
— Ну, а у палатина был?
— Так точно, был.
— С кем ты говорил?
— С самим палатином, осмелюсь доложить.
— Быть того не может!.. — удивилась госпожа Бернат. — Неужели ты говорил с ним лично? И ты все ему сказал?
— Так точно, сказал.
— И что он велел передать?
— Сказал, что есть комната.
Гусар не успел и договорить, как госпожа Бернат, которая, как известно, была вспыльчива и тяжела на руку, так смазала беднягу по физиономии, что у того искры из глаз посыпались.
— Ну что, есть в Пеште массажистка, а? Ведь ты был в трактире "Палатинус", осел ты этакий!
Пришлось, конечно, еще раз послать его во дворец наместника и дать ему в провожатые привратника из "Семи курфюрстов".
Правда, на этот раз гусар хорошо выполнил поручение, потому что уже на следующее утро за дамами приехал золоченый придворный экипаж.
Долго пришлось бы описывать, как, по моим представлениям, принимали их при дворе, тем более что госпожа Бернат рассказывала об этом тысячу раз, неизменно прибавляя в заключение: "Я и теперь скажу, повидав эрцгерцогиню, ее дочерей и супругу палатина, что самая благовоспитанная, самая красивая из всех — услада души моей, наша Пирошка".
Мария-Луиза приняла Пирошку и ее спутницу в келенфёльдской вилле, где палатин с супругой спасались от рано наступившего в тот год летнего зноя.
Когда экипаж остановился, они очутились у ворот сада, какие можно встретить в любой деревне. Они не увидели там ни часовых, ни лейб-гвардейцев, ни швейцаров в золотых галунах, ни снующей туда и сюда придворной челяди; только старая белая собака помахивала хвостом, высунув красный влажный язык. Среди кустов копался в земле какой-то высокий пожилой человек в поношенном платье. По его лицу, продолговатому и безусому, покрытому морщинами, градом струился пот.